Когда я понял, что окончательно заблудился, косые лучи солнца золотили верхушки лишь самых высоких деревьев. В лесу становилось холодно и темно. Вылазка за грибами явно не удалась, и не только потому, что полиэтиленовый пакет, который заменял мне лукошко, был почти пуст. Сбежав из города, я надеялся хоть на один день спрятаться от преследовавших меня неурядиц, а вместо этого вновь оказался ввергнут в привычное состояние изнуряющей суеты. «Пропади все пропадом», – бормотал я себе под нос, озираясь по сторонам в поисках тропинки или просеки.
Проплутав еще с полчаса среди мрачных осин и развесистых елей, я бросился бежать, стараясь не отклоняться от направления на запад, на заходящее солнце. У края заросшего оврага я сбросил свой рюкзак и повалился рядом, с трудом переводя дыхание. Подступало отчаяние. Стало ясно, что ощущение, будто впереди лес редеет – это обман.
Отдышавшись, я поднялся во весь рост и напряженно замер в надежде услышать гудок далекого поезда или шум работающего трактора, однако в ушах звучал лишь тяжелый прибой необъятного моря увядающей листвы. Вдруг в этом суровом рокоте я отчетливо различил невнятное бормотание. Подхватив рюкзак, я двинулся навстречу странным звукам, раздвинул колючие кусты и увидел – тропу! Посреди нее в опавших листьях лежал желто-бурый шар размером с футбольный мяч. Я подошел к нему и поддел ногой. Носок резинового сапога углубился во что-то мягкое. Раздался пронзительный вопль, шар отскочил примерно на метр, качнулся, сорвался с места, метнулся к оврагу и полетел по крутому склону вниз. Он достиг дна, но, к моему изумлению, не застрял в густом валежнике, а, издавая захлебывающиеся нечленораздельные звуки, рванул вверх по склону противоположному, поросшему огромными папоротниками.
Нелепое верещание уже стало неразличимым в шуме листвы, а я все стоял и пытался понять, что же произошло. Убедившись, что объяснить случившееся невозможно, я стряхнул с себя оцепенение, выбросил дурацкий шар из головы и вскоре уже бодро шагал по тропе, вооружившись на всякий случай увесистой палкой.
Километра через полтора впереди обозначился просвет, деревья расступились, и передо мной распахнулась широкая опушка, пересеченная длинными полосами вечернего тумана. Посреди опушки стояла изба, к которой примыкал огород, обнесенный двумя рядами жердей. В глубине огорода виднелся амбар.
Лишь только я вышел из леса, как от крыльца кинулась мохнатая собачонка, захлебываясь истерическим лаем. Палка в моей руке заставила ее остановиться на весьма почтительном расстоянии, и это привело ее в еще большее негодование. Собачьи страсти охладил окрик с крыльца:
– А ну, Жучка, цыть, сучье отродье!
В дверях стоял экзотического вида старик – плешивый, с длинной белой бородой, в рубахе навыпуск, в онучах и лаптях. Подслеповатыми глазами он старательно пытался разглядеть меня в сумерках. Я прибавил шагу и еще издалека крикнул:
– Добрый вечер!
– Здравствуй, мил-человек, – ответил он с любопытством и опаской. – Куда путь держишь?
– Да вот, ходил за грибами и заблудился.
– Заблудился? – засомневался старик. – А где ж твои грибы?
Я открыл перед ним пакет, на дне которого лежали три сыроежки и букетик опят.
– Да-а, не густо, – протянул дед. – Столько грибов у меня и в огороде сыщется.
– Плохой из меня грибник, – признался я. – Не скажете, далеко ли отсюда до станции?
– Ась? – не понял старик.
– Я спрашиваю, далеко ли железная дорога?
Дед почесал в затылке, посмотрел мне в глаза, лукаво улыбнулся и пошутил:
