Красный вечерний августовский закат расплывался по небу, раскрашивая облака. Белые газовые барашки плыли в сторону горизонта. Ярко-оранжевый солнечный диск наполовину спрятался за них. Крыша дома светилась в его лучах. Яблони в саду распустили свои белые цветы, но сейчас они, как и небо, были окрашены в красный, словно примерили на себя новый наряд. Из печной трубы, торчащей из крыши, медленно к небу поднимался дымок. После дождя, прошедшего в обед, дороги размыло, и солнечные лучи отражались в лужах. Коричневые кирпичные стены дышали вечерней прохладой и сыростью.
В дальнем углу фронтона воробьи свили гнездо и теперь радостно чирикали. В хлеву хрупала лошадь, и изредка мычала корова. Розовые свиньи со спиральными хвостиками повизгивали, набросившись на ужин из жмыха, отходов и горячей каши, от которой шёл тёплый приятный пар и поднимался жар, обжигающий рот. В курятнике куры высиживали яйца, а большой петух с оперением цвета заката важно расхаживал между насестами и кукарекал. На пустыре в середине двора шипели друг на друга белоснежные гуси. Их красные как солнце носы то и дело щипали своих соперников за крыло или шею. Растрёпанный рыжий кот взбирался по деревянной доске на крышу дома к воробьиному гнезду в поисках птенцов. Воробьиха заметила это, и они вместе с воробьём вихрем налетели на кота, обратив его в бегство.
Из-под амбара с зерном и другими продуктами – редькой, свёклой, морковью – вылезла толстая крыса. Она осмотрелась кругом, помотав своей острой мордой во все стороны, и юркнула между луж под дом, в подвал, где находилось её логово. Возле своей будки мирно дремал пожилой пёс; ошейник с металлическими шипами и пристёгнутой к нему цепью лежал в стороне, и оттого, что он ему не мешал, по морде пса расплылась благоговейная улыбка.
– Красивый сегодня закат… – вдохновенно пробубнил хряк Томас своему приятелю толстому свину Грэгу.
– А то! Прекрасный, я бы сказал. Оно и не мудрено, после такого-то дождя.
– Согласен, дождь и вправду был неслыханный, давненько к нам такой не заносило.
Они продолжили жевать свою еду, уставившись в треснувшее корыто.
– Видать, у Чарльза был хороший завтрак сегодня, посмотри-ка, кожура от бананов, а кое-где проскакивают крошки овсяного печенья и яичные скорлупки, – набив полный рот, сказал Грэг.
– Так и есть.
– Хорошо, что костей нет, а то пришлось бы идти узнавать у этой премерзкой клячи, кого на этот раз прирезали.
Клячей они называли старенькую кобылку по имени Пенелопа. Та была уже совсем негодная для работы, но хозяин любил её и потому не продавал живодёрам. Пенелопа знала всё обо всех. Это задача каждой пожилой дамы, попросту потому, что ей больше нечем себя занять, и она то и дело только собирает да распространяет слухи и небылицы. Так, она однажды рассказала, что овцу Матильду недавно зарезали и отдали на съеденье сторожевому псу Вашингтону; в подтверждение своих слов она копытом показала на толстую кость, которую обгладывал, лёжа в будке и высунув лишь голову и передние лапы, пёс. Но стоило животным разойтись по своим делам, переваривая весть о бессрочной кончине достопочтенной овцы Матильды, как та, живая и здоровая, вышла из хлева и направилась к поилке. Вот шуму-то было.
– Да, – отозвался Томас, набив рот ещё больше, чем Грэг.
– А ты слышал, что говорил Чарльз прошлым вечером?
– Нет, а что он говорил?
– Хочет продать Эльзу… – уныло сказал Грэг, после чего глубоко вздохнул, выказав этим ещё большую печаль.
– Эльзу? Такого быть не может, она же исправно даёт молоко, и ещё совсем молодая! – возмутился Томас.
– Да-да, так и есть. Но я слышал это своими собственными ушами, когда он проходил мимо нашего с тобой загона вчера вечером со своей женой.
