Про океан долго ничего не знали. До самого изобретения крыланов. В мусее есть снимки первопроходцев, перелетевших Северные горы – как они стоят с развевающимися шарфами на плоскостях своих машин перед бесконечным новым простором: восторг и шок. Наверное, единственное, с чем можно это сравнить – полет на другие планеты.
Восторг прошел быстро, как только стало понятно, что в свежеоткрытом новом мире нельзя жить: холод убивает медленно, подземный огонь быстро. И только на границе огня и холода, в маленьких оазисах, где земля исходила паром, жизнь смогла зацепиться и прорасти – назло гибели, почти с южным неистовым буйством.
1
Больница стоит на берегу, окнами к океану – по крайней мере, тем, что досталось Эйе. Окно – большое, до самого пола – не открывается: на месте ручки щерится прорезь, похожая на дырку от зуба. Кончиком пальца Эйя нащупывает в ней холодный стальной шпенек, но повернуть его нечем. С той стороны к стеклу прижимаются листья травы, прорастающей из песка – на кончике травинки колышется бледная пушистая метелка, шелестит по стеклу, но шороха не пропускают толстые рамы. Только звук прибоя рамы не могут остановить – прозрачно-стальные океанские волны разгоняются и накатывают на песок с неумолчным ровным шумом – достаточно далеко, чтобы больница была в безопасности; достаточно близко, чтобы было видно кипящую полосу пены.
Больничная палата тесная, как номер в дешевой гостинице. Белые стены, белый теплый пол, притворяющийся каменным, бледно-зеленое покрывало на узкой кровати, такие же занавеси на окне. Уборная с маленьким квадратным отсеком для душа, намертво вмурованного в стену. Ни письменного стола, ни принадлежностей для письма, ни зеркала – ничего, что дало бы возможность посмотреться в себя.
Дверь – тоже бледная, как будто из выцветшего, обессиленного дерева, незаперта – Эйя высунулась было в длинный коридор, но в унынии вернулась обратно: непонятно, куда идти, кого звать и чего ждать от этого места. Побродив по комнате, она садится на пол перед окном, скрестив ноги, и долго смотрит на волны, пытаясь по памяти воссоздать ощущение влажного крепкого ветра, вопли голодных чаек и запах соли и нагретого солнцем песка – когда это удается, тесная комната отступает, теряется за спиной, и можно о ней больше не думать.
На твердом ноги быстро затекают, и Эйя укладывается на пол, подперев щеки ладонями. Так скоро начинают ныть и локти, и приходится пристраивать на пол и голову. От этого клонит в сон, и мягкие шаги в коридоре почти не слышны.
Поэтому, когда входит Сальвия, она видит свою пациентку именно так: ничком на полу, носом почти в окно, босые длинные ступни вытянуты к двери – а Эйя видит сперва одни только туфли, похожие на хорошенько поживших зеленых крокодилов.
– День добрый, – с привычной сердечностью говорит Сальвия. – Меня зовут доктор Сальвия, я здешний врач. Будем знакомиться.
Протягивает руку – теплую, сухую, профессионально надежную – и осторожно пожимает узкую ладонь.
– Мы будем на «ты» или на «вы»? – спрашивает она. Здесь, в этом краю, где местного населения нет и не было, где все – приезжие с разных сторон, этот сам собой сложившийся ритуал – выяснять первым делом, какую форму обращения собеседник считает вежливой, – все еще ее забавляет.
– Я бы на ты, – говорит Эйя.
– Ты хорошо себя чувствуешь? – И, дождавшись, когда она кивнет, открывает дверь:
– Пойдем, я всё тебе здесь покажу.
Доктор Сальвия проводит ее по коридору, через прозрачную галерею с такими же большими – во всю стену – окнами.
– Вон там – столовая, там – маленький буфет, налево – библиотека. Пост дежурной – вон там, за ним выход на территорию – кому можно гулять, могут гулять.
