Тысяча прототипов и десяток псевдонимов клеются к Кирьяну Егоровичу в пути. И каждый что-нибудь да советует. Надоели!
1
Вроде бы снова к предисловию… Оскомину набили черти! А если присмотреться внимательней, то вроде бы и нет.
Чен Джу (он – псевдоним, критик, самозванец, сволочь, но не педераст, что нынче, оказывается, в моде… короче, он лучший и безвреден) в очередной раз пробегает по тексту Кирьяна Егоровича. И вот что он видит сквозь лупу времени:
Он видит Туземского дома и видит Туземского, сверяющего тексты с происходящим за стеклом суперской колымаги Renault, собственником которой, разумеется Кирьян Егорович не является. Кто читал «Чочочо» с самого начала, тот это знает. Всё это издевательство – над пространством и второй его составляющей – временем – происходит одновременно. Тьфу, какая тавтология. А ничего не поделать: ни у слова, ни у самого времени достойного синонима нету. Время, да и всё тут. Хоть разбейся.
А что? Никакой ошибки в этих дурацких перемещениях тоже нет: в век постмодернизма всё делается проще, чем кто-либо из «правильных», то есть не задвинутых тьмутараканных читателей может себе вообразить.
Рядом Порфирий Сергеевич Бим.
Туземский советуется с Порфирием Сергеевичем Бимом. И уже вдвоём в пригоже французском режиме дежавю они критикуют начатое произведение Туземского Кирьяна Егоровичу (или просто Киря, здрасьте вам с кисточкой) – вероятного (?) потенциального (!) будущего (?) скорого уже (под старость и в ящик!) беллетриста и прозаика всех самых скучных времён и зауральских народов.
Под зауральскими народами, естественно, подразумеваются народы по обе стороны Урала от Гольфстрима до Камчатки – не меньше. Южная Азия и Ближний Восток по боку: им наше пивное чтиво не интересно.
– Нет, всё-таки это относится к началу.
Решают они сообща. Хотя, поначалу Бим в числе других глав предлагал выбросить и эту: «Это лирика. Нах её».
Флориану он давно простил за галифастые штаны и за особо парижский, но позорный, трущобный какой-то, целуются ли вообще в подворотнях? туберкулёзно-эротический с поносом и глистами поцелуй пса. И стал отмечать уличных собак на предмет усиления литературного образа этого ужасно кусачего, патлатого и слюнявого животного, беспардонно лезущего в человеческую жизнь.
– Ты бы отдельный романчик написал бы такой «Поцелуй пса», я кое-что специально для тебя наблюл, и даже записал, – говорил Бим поначалу. – А ты их (Флориану с Жанчиком) вставил в нашу Европу (после путешествия Европа стала нашей, так, как порой тискают, а после просто «берут» бабу; или покорённой, если говорить о чужой земле) и тем потеснил. Приуменьшил значение нашей победы, понимаешь, нет!?
– С чего она стала нашей, Европа эта? Она как была европейской, такой и останется, – отвечал Кирьян Егорович, злясь.
– Все теперь отвлекаются на «поцелуй», а НАС в Европе не замечают, – говорит Бим. – Вот почему.
– Зачем мне целовать от этого пса? – сердится Кирьян Егорович.
– Чудак-человек! Я про имя существительное, про целый отдельный роман говорю, идея-то неплоха в принципе, а ты мне тут абы какглаголишь! – настаивает Бим. – Ревнуешь чоль к книжке? Так я ж просто советую, как бы спросясь… а не настаиваю.
– Не осилю «Поцелуй Пса». Лучше напишу про Клопов, – продолжает отбиваться Кирьян Егорович.
– О клопах, – поправляет Бим.
– Нет, именно ПРО, – сопротивляется Киря. – Они займут меньше места, они всегда под ногой, под одеялом, ходят со мной на работу, чешут пятки, щекотят грудинку, подсказывают сны и вообще умны, уникальные приспособленцы и загадочней. Вот хочешь, я тебе выдержки прочту?