Петров, конечно, не горел особым желанием попасть в армию, про которую знакомые рассказывали разные ужасы. Но когда пришла повестка, воспринял её, как должное. Суждено, стало быть, послужить Родине. Надо, значит, надо. Можно было, наверное, попытаться откосить, сославшись да хоть на плоскостопие, но Петрову это казалось проявлением слабости, юношеским позором, и он не захотел суетиться. Он вообще был инертным малым, не любившим лишние движения, скучавшим на вечеринках, ненавидевшим гостей, поэтому, получив повестку, решил, что проводов устраивать не станет ради спокойствия матери и сохранения денег. Его всегда удивляли рассказы о бурных проводах, о десятках литров выпитой водки и о возникавших на этой почве скандалах и драках. Что за радость ужраться перед уходом в армию? «Ни хрена ты не понимаешь, – говорили ему знакомые парни, в том или ином качестве уже прошедшие через проводы, – потом будет хотя бы о чём вспомнить». Что тут вспоминать, недоумевал Петров, – бессчетные стаканы сивухи и фингалы, поставленные тебе по дружбе? Словом, от проводов он отказался, а оставшееся до дня призыва свободное время посвятил приведению в порядок своих гражданских дел.
На небольшой площади перед военкоматом, куда Петров в назначенный час прибыл с утра пораньше, уже толпились призывники и провожающие. Многие были навеселе; не завершив ещё ночных возлияний, они продолжали оттягиваться здесь же, рассевшись на военкоматовских газончиках; кое-кто был уже в изрядном подпитии и плохо ориентировался на местности. Поэтому когда подъехали автобусы, не все оперативно среагировали на команду «Стройсь!», и некоторых призывников ещё долго собирали по газонам и коридорам военкомата. Наконец военные, выловив всех, кого надо было выловить, сверили списки, и автобусы тронулись.
Петров, один из немногих призывников, был абсолютно трезв, и потому всё происходящее казалось ему очень странным. Вот десятки или даже сотни будущих защитников отечества, весёлых и пьяных, едут куда-то, чтобы послужить Родине: получить обмундирование, оружие, стать в строй, принять на себя определённые дисциплинарные обязательства, словом, превратиться в сообщество строгих, чётких, уверенных в себе и опасных для потенциального врага людей, способных на подвиги и мужественную самоотверженность. «Какие из них защитники…, – обречённо думал Петров, наблюдая за своими товарищами. – Это же просто анархический сброд».
В автобусе, между тем, не стихало веселье. Где-то на задних сиденьях снова звенели стаканы, кто-то из парней бешено орал от избытка чувств, кто-то хохотал над анекдотом, кто-то, уже не в силах реагировать на происходящее, сползал в беспамятстве по сиденью. Петров смотрел на это представление во все глаза, и картина представлялась ему беспредельно абсурдной.
Призывники большей частью были одеты в походное рваньё, в мятые брюки и застиранные рубашки, некоторые имели головные уборы – потрёпанные кепки, пропотевшие шляпы, порыжевшие панамки. Сам Петров, уходя из дома, надел вытертые на коленях, давно потерявшие свой естественный цвет «техасы» и коричневую трикотажную рубашку с кожаными латками на локтях, вполне ещё приличную. Ноги его были одеты в раздолбанные сандалии, а головного убора он не имел, потому что по жизни не любил и не носил кепок да шапок. В руках он держал старый школьный портфель, почти, впрочем, пустой, если не считать пары бутербродов да нескольких яблок, положенных туда матерью. Портфеля этого из хорошего плотного кожзаменителя не жаль было лишиться по прибытии на место оттого, что ещё в школьные годы какая-то сволочь из соучеников Петрова полоснула по нему втихаря бритвенным лезвием, разрезав плотный материал по диагонали от угла до угла. На новый портфель денег у семьи не было и в оставшиеся до окончания школы два года Петров, отличавшийся завидным пофигизмом, ходил на занятия с этим ущербным символом своего не очень активного стремления к знаниям.
