– Какой подарок хочешь на день рождения? Ты мне сама скажи, а то притащу какую-нибудь бесполезную ерундовину. Чего бы тебе хотелось?
– Да не знаю я! – выдохнула в трубку Дина и закатила глаза к потолку, изобразив недовольство подругой. Все-таки хорошая штука – телефон. Можно говорить, позволив лицу изображать недовольство, а то даже и гримасу раздражения отпустить, если уж совсем приспичит. Там, на другом конце провода, лица все равно не видно. А голос… Голос у нее по природе такой! Да, грубоватый немножко, что ж с того… Майка знает, какой у нее бывает голос. Привыкла уже. И не обижается. Как и положено подруге…
Вот интересно – как получилось, что до сих пор они остаются для всех подругами? А самое забавное, что для самих себя ими числятся? Вроде как ни Майке, ни ей эта дружба особого удовольствия не доставляет… Или это женский душевный мазохизм такой? Для нее, для Дины, уж точно мазохизм – порочная забава, яркий стервозный мазок в тоскливых буднях, чтоб совсем от скуки не сдохнуть. Но Майке, самой Майке-то это зачем?
– А может, вместе по магазинам прогуляемся, а, Дин? Сама и выберешь чего-нибудь…
– Не знаю. Посмотрим. Да и вообще – до дня рождения еще далеко…
– Ну, ты пока подумай, чего бы тебе хотелось, ладно?
– Подумаю, подумаю… – недовольно буркнула в трубку Дина. – Все, пока. У меня на кухне картошка горит. До связи…
Брякнув трубку на старый, давно отслуживший свой век аппарат, она тут же спохватилась, снова ее сняла и положила обратно совсем другим жестом – нежным и будто извиняющимся. Потому что плоское и хрупкое средство связи, неотвратимо состарившееся, могло разобидеться и замолчать навеки. И без того оно с трудом переносило на своем хрупком пластмассовом тельце оскорбительную синюю перевязочку, грубо именуемую изолентой. Могло запросто взять и закапризничать, уйти в глухую молчанку. Пятнадцать лет назад крутым еще было, последним, можно сказать, писком телефонной моды, а теперь чего – теперь капризно умирает, знать не желая, что у хозяев новый телефонный аппарат в списке ближайших новообретений пока не числится…
Да уж, пятнадцать лет назад все в этом доме на порядочном счету числилось. Очень уютный был дом – однокомнатное гнездышко для молодоженов. И стенка вам тут итальянская, и ковер на полу иранский, и сантехника финская, и люстра супер-пупер с висюльками… О-го-го как тут было! Это потом время пошло-поехало, как включенная на быструю перемотку кассета, и жестоко переварило в себе прежние представления о квартирном уюте-благополучии и выплюнуло весь этот шик на помойку, заменив его нахлынувшей поначалу волной одинаковых евроремонтов, а потом уже и другими всякими модернами да стилями. Как теперь за этими стилями угнаться? Никак не угнаться. Хотя если бы папа свое хлебное чиновничье место не потерял… Если бы она замуж так по-дурацки не выскочила…
Будь оно проклято, это сослагательное наклонение! Если бы да кабы! Чего теперь назад оборачиваться? Все равно ничего изменить нельзя. Вот он, твой дом. Вот он, твой быт. Хрупкий аппарат «Панасоник» с синей ленточкой да протертый иранский ковер под ногами. А на кухне – старый холодильник. А в холодильнике – убитые коровьи косточки под названием «суповой набор» вместо хорошего куска говядины. И сыр плавленый. И колбаса с белковым наполнителем самого что ни на есть дешевого сорта… Да еще эта Майка пристала – чего подарить, чего подарить! Ничего ей не надо дарить! Ни один подарок эту жизнь принципиально уже не изменит, даже самый дорогой-изысканный…
Из кухни и в самом деле потянуло горелым. А может, ей просто показалось. Может, до такой степени дух жарящейся на дешевом масле картошки осточертел, что горелым кажется. Бедняцкий деликатес – жареная картошка. И вид у Дины в большом зеркале в прихожей тоже бедняцкий. Не в смысле одежды, а в смысле рыхлого тела, закормленного сытной углеводистой едой. Потому что у богатых теток таких противных брюшек не бывает. У них, у богатых, даже после пятой беременности во всех местах подтянуто. А она как родила год назад второго ребенка, так и живет с этим пузом, нагло выпирающим из любой более или менее модной одежки. Можно было, конечно, Ксеньку и не рожать, себя поберечь… Но опять же вопрос – для кого себя беречь-то? Для Димки, что ли? Нет уж, обойдется! Пусть теперь кормит все семейство как хочет…
