Дочь Сонька у Розы Федоровны была, что называется, оторви да брось. Вольная, не поддающаяся воспитанию девица. К пятнадцати Сонькиным годкам стала она совсем неуправляемой, как тайфун или извержение вулкана.
Хотя на первый взгляд Сонька была вовсе на вулкан не похожа. Маленькая, худенькая, с прелестной лисьей мордочкой, с востренькими желтыми глазками, с копной светлых кудряшек, подсвеченных оттенками рыжины, словно золотом. Ангел, а не девчонка. Распахнет желтые крапчатые глазищи, хлопает длинными ресницами и с улыбкой выдает очередное вранье: «Я так сегодня в школе устала, мамочка… Представляешь, пять уроков было, и все такие трудные… А еще контрольная по физике была, и сочинение по «Евгению Онегину» писали… До сих пор голова болит, ага… Может, я в школу не пойду завра? Отдохну лишний денек?»
Так складно врет и так верить хочется! Особенно когда ей в личико взглянешь… Ну как можно такому созданию не поверить? Особенно в те подробности не поверить, как и что она про Евгения Онегина писала. Тут тебе и тема лишнего человека, и веяние реализма, и противостояние бездуховного светского окружения народным традициям, в которых воспитывалась Татьяна… Складно так рассказывает, ни на минуту не остановится. И радуется материнское сердце Розы Федоровны – умная девчонка растет, язык подвешен, явные способности к гуманитарным наукам имеет. Надо будет учесть потом, чтобы с поступлением в нужный институт не прогадать…
А потом выясняется, что в тот день, когда сочинение писали, Соньки вообще в школе не было. Прогуляла. И перед этим два дня прогуляла.
А где и с кем гуляла – ни черта от нее не добьешься… Сидит и опять хлопает своими огромными желтыми глазищами да улыбается виновато. И видно ведь, что никакого раскаяния нет, а есть одна только насмешка – когда, мол, отстанешь от меня с воспитанием… И хоть криком кричи, хоть слезами горестными залейся – ничего Соньку не возьмет. И нет никакой гарантии, что назавтра опять школу не прогуляет, что не подхватит с утра ее подружка Маринка бродить по весенним улицам… И ладно бы вдвоем гуляли, ведь нет! Быстренько у этих «гуляльщиц» мальчишеская компания образовалась и научила всему плохому, чему учат мальчики-хулиганы таких вот дурочек… А ты бегай, разыскивай ее в подворотнях! Нервничай! А утром, совсем без нервов, надо на работу идти, день-деньской глаза таращить, не выспавшись… И крутить в голове одну и ту же надоедливую мысль – за что ей такое наказание? У других дети как дети, а у нее с Сонькой – сплошная война без надежды на победу…
Роза Федоровна на этой почве даже с Маринкиной матерью подружилась, с такой же бедолагой Елизаветой Романовной. То есть поначалу она была Елизаветой Романовной, а потом стала просто Лизой. Тоже растила Маринку одна, без мужа. Тоже в свое время пережила тяжкий развод и такие же тяжкие годы адаптации после развода. И тоже втайне считала себя виноватой в том, что по этой причине упустила Маринку… Впрочем, эту больную тему Роза Федоровна в общении с Маринкиной матерью старалась не трогать. Потому что это была ее тема, сугубо личная и горестная. А женское горе, как известно, одинаковым не бывает, у каждой женщины оно горше других свою песню поет. Каждая считает, что уж ее-то предали по-особенному жестоко, не так, как других…
Иногда Розе Федоровне казалось, что она до сих пор плавает в той реке, у которой нет берегов, ни правого, ни левого. Уж семь лет после развода прошло, а она все плавает. И даже на обычное плавание это состояние не похоже, а будто тело ее тащит по дну течение, бьет об острые камни… Вроде и умереть пора без воздуха – под водой же! – а не умирается никак. Движется перед глазами жизнь, но в ней она не участвует, просто механически продолжает что-то делать. Ходить с работы и на работу, в магазин за продуктами, обед-ужин готовить, Соньку воспитывать… Может, Сонька оттого и бежит из дома, что у нее не мать, а пловчиха ни живая, ни мертвая…
