Сначала раздался звук бьющейся посуды, затем негромкий вскрик официантки. Потом не спеша стали поворачиваться головы всех тех, кто сидел в ресторане. Ничего удивительного – каждый знает, что случилось, если бьётся посуда и кричит официантка. Это значит, что исчез человек. Для меня, однако, пропажа предстала в новом формате. Впервые в своей жизни мне удалось увидеть, как это происходит. Я ковырял вилкой стеклянную лапшу и стучал кончиком ножика по бокалу с вином, о чём-то думал и смотрел на смешного пожилого мужчину в очках. Тот чихнул и полез в карман за салфеткой. И в этот момент исчез. Просто, раз – и нет его. Моментально, без каких-то последствий и лишних телодвижений. Пропал вместе с салфеткой, чей кончик уже показался из кармана.
Люди продолжали поворачивать головы к месту происшествия. В их глазах не было страха или удивления. В их глазах уже давным-давно в таких ситуациях прослеживалась лишь легкая грусть.
И только девочка в красном свитере выскочила из-за стола и стала дёргать мамину юбку, после чего слишком громко сказала:
– Дядя пропал!
***
В ту ночь мы сидели на крыше. Ирина тогда жила на одной из арбатских улочек в старом доме на последнем этаже. Мы вытащили через окно несколько стульев, кресла и разобранный стол по частям, посуду, немного еды, три бутылки грузинского вина. Расставили всё на козырьке, а оттуда затащили прямо на покатую крышу. Включили негромкую музыку, расселись – кто где, а потом долго болтали. В какой-то момент разговоры почти стихли, все стали понемногу успокаиваться – кончилось вино, почти вся еда, и включились где-то внизу на улице фонари. Мы попеременно закрывали на несколько секунд глаза, разваливались на своих стульях и креслах. Я уже почти заснул, укутавшись пледом.
– А где Кеч? – вдруг громко спросила Алёна
– Отправился за пиццей, – ответил я сквозь сон.
Кто-то уронил пустой бокал с вином, и тот покатился по крыше. Мы все, не сговариваясь, смотрели ему вслед.
– Мне кажется, он уже очень давно ушёл, – Алёна волновалась.
– Да, где же, наконец, наша пицца? Где его носит? – Ира встала со своего кресла в негодовании, подошла к краю крыши и посмотрела вниз.
– Ира, у тебя две проблемы: ты всегда грубая, и всегда голодная, – высказался кто-то из темноты.
– Я грубая, только когда голодная.
Ира вернулась на своё место, все снова замолчали, я закрыл глаза. Где-то вдали раздалось несколько приглушённых вскриков, быстро проехала по соседней улице машина с включённой сиреной, после чего несколько минут не раздавалось ни единого звука. Этот город, конечно, никогда не спит, но иногда всё-таки замирает. Так и мы замерли, думая каждый о чём-то своём.
Мысли плавно сменяли друг друга. Крыша, ночной, чуть прохладный ветер, бокал вина, всё ещё катающийся по крыше, это старое облезлое кресло… Вспомнил я, как мы с Кечем вместе когда-то снимали двухкомнатную квартиру в центре Москвы. Однажды я сильно заболел – так, что даже не мог встать с постели, а Кеч экстренно съехал, оставив меня наедине со злой арендодательницей и болезнью. Он вывез мебель и вещи, оставив после себя много мусора. Тогда я почему-то не посчитал это предательством, сейчас же вдруг понял, что с его стороны это было совсем некрасиво.
Я открыл глаза. Ребята собрались у стола, доедая последние кусочки нарезанных фруктов, всё так же молча.
– А кто-нибудь звонил Кечу? – спросил я.
– Да, уже раз двадцать. Недоступен, – ответила Алёнка, – думаю, надо что-то делать: его уже часа два как нет.
Ирина ухмыльнулась и показала на пустое кресло, где раньше сидел Кеч. Там лежала обёртка от шоколадки:
