Полуночное шоссе освещено тусклым светом. Из всего ряда один мигающий фонарь, и яркая разметка. Одинокие машины проносятся мимо, туда, в темноту поворота. Митрофаньевское шоссе. Дорога сквозь бывшее, невидимое сегодня, кладбище. Я долгие годы работал в этом районе. Работал по разным адресам. Я еще помню, когда и дороги этой толком и не было. Вначале немного асфальта, потом все больше ямы, ухабы, потом колея, а после и вовсе укатанная земля. Все это упиралось в древние, самостройные гаражи. Страшная ночами, безлюдная улица, параллельная Московскому проспекту.
Но все в жизни меняется. За несколько лет в стране произошли перемены, и здесь все тоже преобразилось. Дорогу закатали асфальтом, осветили, в продолжение ее построили виадук к Благодатной улице. У Балтийского вокзала прорыли пешеходный переход. В общем, все изменили и обозначили перспективу. Но и после этого там, в самом ее конце, где-то на Рощинской улице, в переплетении заброшенных улочек я как-то встретил бабушку с вязанием, сидящую у калитки. А рядом с ней привязанная к колышку коза. А ведь это самый центр Петербурга.
Сейчас от кладбища остался только маленький кусочек с левой стороны у виадука. На картах его теперь обозначают как Громовское кладбище. А раньше оно доходило до шестого дома – это почти у Обводного канала. Но в начале прошлого века могилы сровняли с землей. Остался только этот старинный кусок. Там вроде бы похоронен купец Елисеев, магазин которого и сейчас находится в центре Невского проспекта.
Здесь много закрытых территорий, склады, производства, автосервисы, железнодорожная станция. Много собственников, стало быть, много охранных собак. Днем они лежат вповалку на газоне, греясь на солнышке, или бегут за машинами, облаивая их. А ночью… Мне как-то нужно было дойти до двадцать второго дома. И пока я шел от Обводного, за мной собралась стая собак, наверное, из десяти. И чем дальше я шел, тем их становилось больше и больше. Они лаяли и пытались напасть. Конечно же, я боялся, и они это чувствовали. В конце уже дошло до того, что сделаешь несколько шагов, остановишься и отмахиваешься от них снятым пиджаком. В чистом поле закусали бы до смерти. Я уже вышел на дорогу и стал размахивать руками, прося о помощи. Одна из машин остановилась, водитель вышел и отбил меня монтировкой от стаи. Пока вез до адреса, говорит:
– Гиблое здесь место. Мне рассказывали, что здесь ночью на дорогу покойники выходят. Никого вокруг нет, а в свете фар контуры людей видны.
А еще раз, помню, я наблюдал за стаей таких же дворняг. У меня были какие-то проблемы. Я остановил машину и сидел в глубоком ступоре. Голова никак не начинала соображать. И я стал смотреть на этих собак, которые лежали вповалку друг на друге. Вдруг одна из них встала, прошла чуть дальше, снова легла. И, гордо подняв голову, стала следить за пробегающими машинами. Почему мы не можем проводить свое время так же? Потом я посмотрел в другую сторону. Там рабочий красил серой краской цоколь здания. Из стеклянных дверей вышел охранник. Он неспешно закурил сигарету, подошел к рабочему и указал ему пальцем непрокрашенный участок на стене. И тот, обмакнув кисть, закрасил его…
Ну, и так сложилось, что в районе двадцатых домов, на одной из территорий у нас появилось помещение для нашего нехитрого бизнеса. Туда мы приезжали почти каждый день. На этой территории тоже были какие-то собаки. Я сначала не обращал на них внимания. Но как-то мне нужно было приехать сюда поздно, и охранница сказала, что ночью территорию охраняет Шерхан. Ворота закрывают, и лучше здесь вообще не появляться. Странно, что я этого не знал, все в округе это знают. Потом я увидел этого Шерхана. Размером он был с годовалого теленка. Сидел в дальнем углу территории, запертый в клетку. Вокруг перевернутые миски, кости, вонь. Еще издали увидев меня, он стал биться внутри клетки так, что она заходила ходуном. Страшно было подумать, что было бы со мной, если бы клетки не было.
