Меня многое удивляет в этом мире. Например, как люди узнают друг друга в темноте и в зимней шапке. Как видят знакомого на другой стороне улицы или табличку с адресом на доме, не выходя из машины.
Меня удивляют люди, которые открывают книгу и начинают читать. Им для этого ничего не надо – ни очков, ни лупы, ни контактных линз. Они просыпаются утром и все видят. Интересно, каким наваливается на них новый день во всех подробностях?
Как можно увидеть комара, прежде чем услышишь его писк? Или как заботливые мамашки вытягивают случайный волос изо рта малыша, когда тот вот-вот его проглотит. Налет на зубах, сеченые волосы, усмешку во взгляде.
Как вылавливают женихов и невест в бассейне?
Как можно, едва сфокусировавшись, оценить обстановку? Не поворачивать голову, чтобы на что-то посмотреть. Отличать «Гуччи» от «Зары». Увидеть на странице сразу все отметки карандашом, не ползая со строчки на строчку.
Так и удивляюсь двадцать лет. Вообще-то мне двадцать два, но первый год жизни я не видела вовсе, а второй вряд ли понимала, что такое удивление. Впрочем, первые девять лет я плохо помню – зрение было слишком слабым, и в памяти остались только звуки, запахи, цвета и голоса любимых людей. Обрывочные картинки: как мы с дедом шли по фиолетовой от света фонарей улице. Буратино на обложке тетради. Халва в красной вазочке на столе у окна. Зелено-оранжевый термос с черным кофе. Старшая сестра и ее друг-сосед играют в снежки во дворе. Стол, накрытый на шестерых каждый вечер.
Потом жизнь стала обретать форму, размер и контуры. В ней появилась какая-никакая пропорция, симметрия и соразмерность. Однако по-прежнему люди вырастают передо мной как из-под земли, а книги я читаю в уродливых очках с толстенными стеклами, двигая головой от начала строки к концу. Кто-то пытался учить меня жизни – мол, надо обходиться движением глаз. А вообще, что ты читаешь? «Там, где нас нет?» Лучше бы «Доктора Живаго» почитала! Ах, читала? А я признаться, «Живаго» не понял.
Я спокойный человек, но спокойствие это выражается в том, что я не даю закипающей в груди волне гнева прорваться хоть чем-то и хоть куда-то. Все-таки инвалидность зря не дают, насмотришься в этих очередях. Я сижу здесь каждый год и доказываю, что не прозрела. Мне все еще надо платить копейки за вторую группу. Осталось два года поездить, а потом бессрочно дадут.
– Просто будут платить, и ничего для этого делать не понадобится, – говорила мама на мои вопли по поводу очередного апрельского кошмара.
В апреле мы обходили всех врачей, стояли в очередях, сдавали анализы, срывали меня с занятий в универе, таскали по больницам, заполняли тома медицинской карточки. Я скрипела зубами, но понимала, что хоть какая-то польза от меня есть семье: за квартиру платить в два раза дешевле. Пусть пока этим занимается мама. Я панически боюсь документов, людей, врачей, хамства, грязи, жизни. Я ничего в этом не понимаю, но наивно полагаю, что буду зарабатывать столько, что эти гроши мне будут не нужны и я с достоинством плюну на все.
Меня умыли раньше. В предпоследний год наших мытарств группу сняли – слепых у нас и так много, а вы прекрасно адаптированы.
– Учитесь? – вопрос казался невинным.
– Да.
– Где?
– На инязе.
Комиссия переглянулась – я заметила.
– Часто пересдаете?
В голове моей вихрем закрутилось нечто непонятное: вопрос, удивление, возмущение, растерянность.
