г. Ружомберок – полигон на Либаве
9 Марта 1988 г.
Седьмая рота
Мартовский снег сменился дождём. Погрузка закончилась. Колючие капли дождя со снегом стучали в окна грязных вагонов. Намокшая вовремя погрузки форма начала подсыхать, в холодном сыром воздухе появился запах дыма из ржавой печи, стоящей посередине вагона.
Солдаты копошились, перекладывали набитые вещмешки, снимали промокшие грязные, у некоторых рваные и прожжённые бушлаты.
(В словацких вагонах нет полок, есть только сидения, разделённые подлокотниками. А сверху – багажные сетки.)
Вскоре, под багажными сетками, гамаками закачались плащ-палатки. Лежащие в этих «гамаках» снизу напоминали тюки. Это была единственная возможность принять горизонтальное положение. И поэтому это сооружение казалось лучше всяких перин. В данный момент, в данном временном измерении лишь это была единственная существующая реальность. Всё иное, мягкие матрасы, уют и тепло остались безнадёжно в прошлом. Так странно устроено время, настоящее только и кажется единственной реальностью.
Время течёт себе не спеша, но неумолимо просачиваясь сквозь пальцы, как песок. Медленно. Не торопясь. А потом – бух, и всё! В какой-то миг, в один только миг, всё переворачивается снова, и жизнь начинает бежать уже в другом измерении, и уже это есть новая объективная реальность. А всё, что казалось ещё реальным недавно – уже где-то там, как во сне, за толстым стеклом, словно мираж… А есть ли она, эта самая реальность?! Или весь окружающий нас мир – только лишь мираж. Только миг, который нужно пережить?
Итак, под багажными сетками, гамаками качались плащ-палатки. Как обычно, спали в них по очереди…
– Ну что, пора, – ротный улыбнулся и громыхнул заранее приготовленными бутылками. Старшина вытащил хлеб, тушенку, консервированную кашу в банках. Офицеры, приободрившись, доставали, что у кого было на такой случай.
Солдаты, повыбрасывав в окна опустошённые банки из-под сухпайка, спали, некоторые всё ещё продолжали жевать, о чём-то говорили. Женя Бедиев попытался вытянуть затёкшие ноги, но вещмешок, принадлежавший рядовому Челябизаде, мешал и Женя не решался спорить. Сзади Разорёнкин, выбросив в окно бутылку из – под «Боровички», тайком от офицеров припасённую заранее, пьяно ржал с сотоварищами.
– Водка враг солдата – но солдат врагов не боится!
Здесь всё было в куче: торчали сапоги, висели портянки, качались «гамаки», буграми лежали вещмешки с торчащими черенками сапёрных лопаток, оружие, «сухпайковые» консервные банки и сухари, дрова, ящики с «матбазой».
Офицеры отделили себе место плащ-палатками. Там было немного лучше.
– Где тушёнка? – орал старшина. Ротный, капитан Несветайло, как- то краснея пятнами, вопрошал к солдатам:
– Ну ё-маё, что же, тушёнка то где-е, а-а?
Женя видел, как Разорёнкин сунул одну из банок, переданную офицерами разогреть настоящей посередине вагона буржуйке, под бушлат. Се-ля-ви!
– А чего младший сержант Никаноров скажет? Я тебе, боец, банку передавал! А-а?
– Я-я э-э-э не-е-знаю! – Никаноров опустил глаза.
– Э-э-э, не зна-а-ю! – передразнил ротный. – А кто-о знает? Целый младший сержант, а ни хрена не знает! Разжаловать бы тебя давно пора до рядового! Ничего, вот с учений вернёмся, разжалую! Нечего пагоны позорить. Чудо в перьях, ё-маё!..
– Ну, да ладно, давай! – раздался голос ротного и кружка пошла по офицерскому кругу.
Стало тепло и бодро. Жевались консервы, хрустел сочный ароматный ядрёный лук, горели щёки. Говорилось легко. Говорилось обо всём, о чём обычно говорят за бутылкой: о службе, потом о женщинах, потом опять о службе. Взводный лейтенант Майер раскачивался в «плащ-палаточном гамаке». Молчал. Его воротило от всех этих запахов. Его сильно мутило после бурного празднования восьмого марта вчера. Пробивался сквозь поры пот. Выпитый чай, казался креплёным вином. В голове снова замутило, опустилось тошнотворными волнами в желудок, которые вновь и вновь подкатывались рвотными позывами к горлу… Внизу слышался балаган слегка поддавших офицеров…
