Для рассмотрения отдельных общественных вопросов чрезвычайно полезным может оказаться американский принцип: «If it arn’t broke, don’t fix it» – Если оно не ломается, то не надо его и чинить. По такому принципу самым первым для немцев, что в начале девяностых годов нуждалось в реформе и изменении, могла бы быть валюта. Даже самый горячий сторонник евро в Германии никогда не пытался выдвигать в качестве аргумента тот факт, что марка ФРГ не оправдала себя.
Магическое мышление
Для тех европейцев, которых судьба обрекла на зарабатывание своих денег в драхмах, лирах или эскудо, оплачивать ими счета и делать в них накопления, размышления, конечно, выглядели иначе. Они были склонны к тому, чтобы путать блеск немецкой инженерной техники, уровень жизни и хорошее состояние инфраструктуры, сравнительно высокую стабильность цен и многое другое, из-за чего Германии завидовали, с тем обстоятельством, что в стране платили немецкой маркой.
Однако этому магическому мышлению поддавались не только простые люди, но также и политики, работники средств массовой информации и правительства по всей Европе: единая валюта, подкрепленная мощью и престижем поглощенной ею немецкой марки, должна была стать волшебным напитком, эликсиром жизни, который призван был создать наконец экономическое равенство и устранить постоянную, воспринимаемую как неприятную и как упрек разницу между зоной немецкой марки и остальной Европой.
Такое ощущение, будто напрашивается аналогия с комиксами об Астериксе: до введения общей валюты только немцы (или голландцы, австрийцы или датчане, но в меньшей степени) были в экономическом плане такими сильными, как Обеликс. Но затем, когда Миракуликс подмешает волшебный напиток – «общую валюту» – и все отопьют от него по глотку, тогда они должны стать такими же сильными, как Обеликс. Но немецкого Обеликса мучила совесть из-за его силы, и ему хотелось разделить ее с кем-то и тем самым избавиться от всякого чувства вины, которое мучило его с полным основанием после Второй мировой войны и мешало радоваться собственным успехам.
Если бы потребовалось еще одно подтверждение того, какие чудеса совершила настоящая валюта, то немецко-немецкий валютный союз 1990 года с последовавшей вскоре за ним объединением Германии мог бы послужить убедительным примером. То, что Западная Германия заплатила за «успех» этого валютного союза, принимая страну, население которой составляло лишь четверть от населения Западной Германии, перечислив около 1500 млрд € по сегодняшнему курсу, все меньше доходило до общего сознания.
Канцлер немецкого единства, Гельмут Коль, как-то раз весной 1990 года отказался от традиционной немецкой позиции, состоящей в том, что общая валюта возможна только в европейском федеративном государстве. Ради воссоединения Германии он не хотел портить настроение большому другу и партнеру – Франции, чтобы не возникало никаких сомнений в европейском предназначении Германии. Гельмут Коль пытался поначалу скрывать эту уступку, чтобы не играть на руку скептикам валютного союза. 6 ноября 1991 года он заявил в немецком бундестаге:
«Об этом можно говорить бесконечно. Политический союз является неотделимой составной частью экономического и валютного союза. Новейшая история, и не только история Германии, учит нас, что представление о том, что экономический и валютный союз можно сохранить на длительный срок без политического союза, является ошибочным»>1.
Если Гельмут Коль действительно верил в это, то тогда Германии нужно было бы взять на себя ответственность и предложить европейским партнерам ясный выбор: единая валюта состоится только в том случае, если будет достигнута договоренность о политическом союзе и если этот договор будет подписан. Возможность этого будет зависеть от партнеров: в зависимости от их выбора – через год, через 10 лет или через 50 лет, либо вовсе никогда.
