Моей дорогой маме посвящается
О фавн, любитель убегающих нимф,
Ты легко ступаешь по межам полей
и по бархату солнечных пашен.
Гораций
В середине мая 1932 года Адам Шмерк, почтальон небольшого городка Леско в гористых областях юго-восточной Польши, позвякивая на кочках, свернул на своем немецком велосипеде с так называемой «аллеи Любви» на ухабистую тропинку под буками, ведущую к небольшому родовому особнячку Красицких.
Дом был довольно запущенным, облупленным, но одну его сторону, словно мантией, красиво обвил плющ. Адам Шмерк спешился, поправив форму, прокашлялся, последний раз вздохнул и позвонил в колокольчик. Дом безмолвствовал. Шмерк насупился и беспокойно позвонил снова. Тут внутри что-то глухо ожило, барабанной дробью послышался топоток, и в следующее мгновение массивную дверь отворила тонкая, сияющая во тьме девушка.
– Пан Адам! Бабушка, это пан Адам! – вместо того, чтобы поздороваться с почтальоном, звонко закричала радушная панночка. – Если б вы только знали, пан Адам, как мы по вас соскучились.
Шмерк в ответ только сильнее насупился. Он ведь не мог подать виду, что безнадежно, что смертельно в нее влюблен.
– Вам письмо! – прошипел Шмерк с укором, задержал дыхание и каким-то разоблачительным образом резко вытащил из сумки некрасивый пожелтевший конверт.
– Ах, как это мило, многоуважаемый и всеми любимый пан Шмерк! – проворная, она выхватила из его руки, поцеловала письмо и тут же захлопнула дверь перед носом влюбленного.
– Шало-о-ом! – пропела она уже из-за двери и прытко, по мнению Адама Шмерка, даже как-то бесчеловечно прытко исчезла.
– Тьфу! – выйдя из ступора, яростно плюнул под ноги Шмерк и, ненавидя свою почтальонскую сущность, принялся неуклюже седлать свой ухоженный велосипед.
– Бабушка! Бабушка! Ты слышишь, тебе прислали письмо, – приподнимая подол и взмывая вверх по лестнице, кричала панночка, только что от нечего делать испортившая день честному письмоносцу.
– Агнежка, ты поблагодарила от меня пана почтальона? – добрым голосом спросила старуха, раскинувшаяся на широкой кровати. Тело ее наполовину покрывало тяжелое одеяло, а на голове красовался пожелтевший шелковый чепец. Вид у старухи был зловещий.
– Ну конечно, бабушка, ну конечно! – прозвенела та в ответ и вручила конверт.
– Ну-ка посмотрим, что нам на этот раз принес наш сурьезнейший почтальон. Какая старая бумага, и ничего уже не видать. Ну-ка, Агнежка, может быть, у тебя получится разглядеть.
Внучке и самой хотелось прочесть письмо; она молниеносно выхватила листок из рук старухи и начала, запинаясь:
«Droga Beato, Milości moja! Pozdrowienia z dalekiej śnieżnej Rosji! Jeżеli ktoś Ci powie, że na Syberi po ulicach spacerują niedźwiedzie – nie wierz»[1] – так бодро и беззаботно начиналось некогда адресованное юной особе письмо, написанное много лет назад и теперь обыкновенным образом доставленное по указанному на нем адресу: «Польша, город Леско, аллея Любви, 3. Беате Красицкой». Отправителем этого таинственного послания, более сорока лет проскитавшегося по почтовым отделениям вселенной, был указан некий Дмитрий Борисович Бакчаров, едва памятный хозяйке поместья человек, добровольно пропавший без вести в дни ее молодости, когда она еще звалась Бетти.
Все, что теперь пани Беата могла о нем рассказать, сводилось к двум скудным воспоминаниям: один из многочисленных ухажеров, но, похоже, самый несчастный из них. Кажется, русский учитель или, может быть, мелкий чиновник, где-то в конце восьмидесятых годов минувшего столетия получивший лаконичный отказ легкомысленно-жестокой Бетти и в отчаянии бросившийся с концами в студеную бездну Сибири.
– Какая прелесть! – воскликнула внучка, дочитав письмо. – У тебя есть русский поклонник? Расскажи! Только не молчи! Умоляю тебя, не молчи!
