Часть 1. Фаворитка Его Величества
Мягкие губы нежно ласкали ушко Элизы, постепенно спускаясь
дорожкой горячих поцелуев по ее шее вниз к ключице. Все ее тело
горело от желания и выгибалось под сильными руками. Одна рука
пробралась внизу под ночную сорочку и сладким возбуждающим
движением начала подниматься вверх по внутренней стороне бедра.
Девушка не сдержала стон и… проснулась.
Он приходил к ней во снах - нежный, ласковый и страстный. Она
сама не понимала, чего хочет и что с ней происходит, но знала точно
- она жаждала наслаждения. Особого, острого и запретного. Того, о
котором никого не спросить и никому не рассказать. О том, какие сны
ей снятся, можно было догадаться лишь по сбитым за ночь простыням и
ее стонам посреди ночи. К счастью, спальня Элизы находилась далеко
от остальных жилых помещений и вероятность того, что ее услышат,
была очень мала.
С тех пор, как десять лет назад во время пожара погибли родители
девочки, она жила у маминой сестры - своей тети и ее мужа. Люди
строгих пуританских нравов, они воспитывали племянницу в строгости
и за подобные мечты и сны можно было получить серьезное наказание,
вплоть до розог. Впрочем, еще вопрос, что хуже: получить несколько
ударов - больно, но быстро - или полдня выслушивать тетушкины
нотации о том, как они заботятся о сиротке, воспитывая из нее
благопристойную леди, и какая это неблагодарная и испорченная
девица с дурной наследственностью. Так что Элиза тщательно
шифровалась, пряча как можно глубже даже искорки каких-то плотских
желаний.
Утро начиналось с заунывной молитвы в специальной комнатке -
молельне, где, стоя на коленях на жестком полу, необходимо было
негромко тарабанить давно заученные до автоматизма молитвы и биться
лбом об пол. Тетушка следила за девушкой строго, не дай бог
недостаточно низкий поклон отвесить.
Потом завтрак, состоящий из безвкусной каши, бутерброда из
черного хлеба с маслом и ячменного напитка. Кофе был ей не положен,
его пили только дядя с тетей, считая, что детям, даже тем, которым
исполнилось уже 18 лет, кофе противопоказан, ибо возбуждает еще
неокрепшие умы. По праздникам, обычно церковным, позволялся блинчик
с вареньем или сладкая булочка.
Обучение Элиза прошла в церковной же школе, где получила основы
грамотности, письма и счета, а также божьего слова. Теперь в
течение дня она обычно выполняла различную работу по дому,
занималась рукоделием и сопровождала тетушку в присутственные места
и на благотворительные мероприятия.
Девушке не запрещали читать книги, но тщательно контролировали
то, что она читает. Так, любовные романы, если они как-то случайно
и обнаруживались в дядиной библиотеке, тщательно прятались от
неискушенной девицы. Однажды она успела прихватить одну книжку про
любовь и ее в комнате Элизы обнаружила тетушка. Что тут было!
Девушка неделю выслушивала речи о своей испорченности, отстаивая в
углу на коленях и просила прощения, сама не понимая за что. Она
ведь даже понять не успела, что это за книга. В-общем, для чтения
ей предлагались только всевозможные жития святых и прочее такое…
нечитабельное, если честно.
Потом Элиза научилась прятать книги. Благо, по вечерам к ней в
комнату никто не заходил и она втихушку, ломая глаза ночью при
свете свечи читала про неземную любовь истории в потрепанных
книжках, обнаруженных ею в самом дальнем и незаметном углу
библиотеки. На самом деле как тетушка, так и дядя, в библиотеку
почти не наведывались и не очень в ней ориентировались. А Элизу
постоянно заставляли заниматься наведением порядка на пыльных
полках.
Приглашение королевы во дворец для присутствия на балу
дебютанток на зимний сезон стало для всего семейства сродни грому
среди ясного неба. В принципе, все было логично: хоть Элиза и была
сироткой из обедневшего рода, но ее отец приходился дальним
родственником самой королеве и появиться у двора хотя бы раз
девушка была обязана. Тем более, что вскоре должно было наступить
ее совершеннолетие, которое в их стране наступало в 19 лет и после
которого она уже вряд ли сможет посещать подобные мероприятия,
потому что у опекунов для девушки уже был готов жених, за которого
ее выдадут замуж тотчас же.
