Париж, Версаль, апартаменты маркизы де Помпадур, 1755 год
– Не хмурьтесь, м… мадемуазель. Что такое? Вам неудобно?
– Я ненавижу корсеты!
– О, понимаю. При вашем сложении корсета вроде бы и не надобно, талия ваша удивительно тонка, однако что поделаешь: таковы узаконения моды! Совершенно немыслимо даме вашего положения показаться в обществе без корсета.
– Я не могу дышать. Ох, я сейчас в обморок упаду!
– Кстати, хорошая мысль! Имейте в виду: слезы и обморок – очень сильное оружие. Не стоит применять его часто, чтобы у мужчин не выработалась привычка, но изредка пользоваться этими маленькими дамскими слабостями очень полезно.
– Благодарю за совет, мадам. Следует ли понимать его так, что вы сами порою используете сии маленькие слабости в отношениях с его величеством?
Дама, которой адресовалась реплика, подняла тщательно подчерненные брови. Вообще-то она родилась светлой блондинкой (совершенно белобрысой!) и брови име —
ла белесые, да и вообще была довольно бесцветна, однако об этом никто не догадывался, ибо все ухищрения косметики были к услугам самой могущественной особы во Франции – мадам Помпадур, фаворитки его величества короля Людовика XV. Что и говорить, особа, ненавидевшая корсеты, шутила с этой дамой весьма неосторожно…
Впрочем, мадам Помпадур находилась нынче в отличном расположении духа. Кроме того, она, бывшая некогда пылкой любовницей короля, из-за болезни превратилась теперь в его ближайшего друга и самого надежного советника. И когда речь шла о государственных делах (а сейчас в ее присутствии как раз происходила подготовка к одному из серьезнейших, какие ей только приходилось решать!), она снисходительно пропускала мимо ушей всякую ерунду вроде подобных рискованных намеков.
– Мне, пожалуй, следовало бы рассердиться, но разве это возможно, когда глядишь на такую милашку? – нежно усмехнулась она, лаская двумя пальцами шелковистый, нервно вздрагивающий подбородок «милашки». – К тому же вы правы, дитя мое. Я такая притворщица, такая притворщица… Но вы, пожалуй, дадите мне фору, как говорят наши враги англичане, не так ли? А теперь прошу вас, наденьте нашей куколке юбки, – кивнула она в сторону.
– Пресвятая Дева! – пробормотала вышеназванная «куколка», с непритворным ужасом глядя на громоздкое куполообразное сооружение из пяти рядов закругленных тростниковых прутьев, которое выставил на середину комнаты портной. Внизу сооружение было непомерно широким, а вверху сужалось до размеров затянутой в корсет талии. Обручи скреплялись меж собой клеенкой. – А вот интересно, как в этом reifrock[1] прикажете падать в обморок?! Обручи-то сломаются!
– Вы предпочитаете немецкое название? – удивилась мадам Помпадур. – Мне больше по душе наше французское слово «кринолин». И не пугайтесь, тростник достаточно гибкий, и сломать его очень непросто. Разве вы не убедились в этом на балу у герцога де Ниверне, когда некая высокая особа повалила вас на оттоманку и задрала вам юбки? А, моя прелесть?
«Моя прелесть» мысленно сказала: «Туше!»[2] – и сделала мадам Помпадур самую бесхитростную и чуточку виноватую улыбку, ибо упомянутой высокой особой был сам король…
После чего надевание кринолина и натягивание на него двух юбок, нижней – с легкими, воздушными оборками, и верхней, с разрезом спереди, дабы были видны эти самые оборки, она перенесла в смиренном молчании, изредка перемежаемом страдальческими вздохами.
– Ну вот, – довольно сказала мадам Помпадур, когда последние булавки были прилажены, а последние шнурки завязаны. – С одеждой покончено, теперь кутюрье может уйти, а мы пригласим куафера. Ну, полно кланяться, мсье, у нас мало времени. Прошу вас, угомонитесь! А вы, – дама вновь кивнула в сторону, – лучше займитесь прической этого очаровательного создания.
