О, как мы любим лицемерить
И забываем без труда
То, что мы в детстве ближе к смерти,
Чем в наши зрелые года.
О. Мандельштам
Глава первая
Безумная ночь
Машина то и дело ворчала и дергалась. Когда за рулем сидела мама, бывало совсем не так: она говорила, что «десятка» их старенькая, даже старше, чем Незабудка, а и у той мордочка уже совсем седая. «Незабудку ведь мы жалеем – вот и машину должны пожалеть, а то она не захочет больше нас возить, а новую купить все равно не на что». В сущности, из-за Незабудки Сашенька и вляпалась негаданно в эту подозрительную историю, явно не сулившую ничего хорошего, потому что, если Зинаида Михайловна заметит, то… даже думать не хотелось о том, что будет дальше… Да какая там Зинаида Михайловна! Сашенька осторожно потрясла под пледом головой (точно так же всегда делала ее мама, когда хотела избавиться от неправильных мыслей): пора было перестать притворяться хотя бы перед самой собой – никакой не Зинаидой Михайловной она давно звала про себя эту хитрую и подлую тетку, а Резинкой – закономерно выросшей из Зинки.
Резинка свирепо дергала переключателем скоростей, а ногами проделывала с педалями что-то такое, отчего даже видавшая виды мамина «десятка» каждый раз захлебывалась от оскорбления и вскрикивала, словно ее пытали. Так, наверное, и есть, сочувственно думала сжавшаяся под горой одеяла на заднем сиденье за спиной водителя Сашенька. Впрочем, если на то пошло то никакая и не Сашенька – так она только сама себя называла, а все остальные, включая и маму, неизменно звали Сашкой – правда, если мама хотела выразить недовольство, то звала дочь Александрой, трагически раскатывая неуместное в девичьем имени «р». А отчим отстраненно называл дочь жены Девочкой – когда в разговоре с мамой изредка считал нужным вскользь упомянуть ее: «Получше бы следила за Девочкой – опять в ванной вода на полу. – Я сейчас… – немедленно срывалась с места мать, с изменившимся лицом кидаясь за китайской шваброй. – Александр-ра! Сколько раз я могу тебе повторять!..». Непосредственно к Сашеньке отчим никогда не обращался – сначала ей казалось, что он намеренно демонстрирует таким образом царственное пренебрежение к малявке, но потом откуда-то стало ясно, что ее действительно не существует для этого ослепительного, как снег под безоблачным январским небом, красавца северных кровей.
Отчим, Семен Евгеньевич Суворов, появился в доме четыре года назад, когда Сашенька только что закончила первый класс – и сразу стал для падчерицы источником захватывающих дух восторгов и столь же интенсивных терзаний. Невозможно было не испытывать священного трепета перед человеком, словно сошедшим во всем великолепии с победоносного корабля викингов: росту в нем было, по Сашенькиным подсчетам, около двух метров – причем, подсчеты имели место в реальности: она долго прикидывала, на сколько сантиметров голова отчима не достает до верха их югославской стенки, а потом не поленилась взять рулетку, залезть на табурет и измерить получившуюся величину. После всех необходимых арифметических действий, тщательно выполненных на калькуляторе, получилось 196 сантиметров – да еще если учесть, что торс викинга представлял собой почти классический треугольник, то выходило, что Семен Евгеньевич – готовая кандидатура на обложку мужского журнала. Впрочем, голова туда не совсем годилась. Как подметила Сашенька, скитаясь иногда вокруг газетных ларьков (с целью попросить, но так ни разу и не решившись этого сделать, таинственный журнал для девушек, над которым на переменах шептались старшеклассницы), для обложки требовался мужчина, бритый дня три назад – а отчим ее был обладателем светлой курчавой бородки, обрамлявшей твердый подбородок и тонкие губы, – и таких же волос, умеренно коротко подстриженных. Гордый нос с аристократической горбинкой явно принадлежал потомку знатной фамилии, а глаза… Сашенька не знала, как их описать, если кто-то вдруг спросит. Ну, вот если бы вдруг два кусочка неба – только не жаркого, летнего, а такого, как в стихотворении Пушкина про мороз и солнце, – превратились бы вдруг в две льдинки – то, пожалуй, получилось бы что-то похожее на глаза дяди Сени. Это мама велела его так называть – четыре года назад, но Саша только один раз попробовала – и сразу стало ясно, что повторять попытку бесполезно – себе же больней сделаешь.
