1.
Летний закат яростно пламенел над зубчатыми вершинами. Устало опустившись на седловину горной гряды, солнце заливало лесистые склоны мягким лиловато – сиреневым светом. На предгорьях, покрытых непроходимыми зарослями кизила и ивняка, собирались таинственные тени и, воровато оглядываясь, скользили вверх, к торчавшему среди скал угрюмому утесу. Там, зацепившись за неприветливые голые уступы, серебрилось и медленно таяло одинокое облачко, бросая прощальные взгляды в свободные дали потемневшего неба.
Вдали раздавался смутный гул – окутанные облаками пыли, табуны спешили домой, и топот множества копыт глухо вторился горами. С пологих холмов, заставленных кособокими копнами сена, сверкая светлыми косами, спускались крестьяне, направляясь к дороге, которая змеилась к аулу, с обеих сторон стиснутая вымахавшей выше головы кукурузой,
Не отрывая зачарованного взгляда от пламенеющих небес, Дина вытянула руку и, расположив ее прямо под огненной кромкой еще не остывшего багрового шара, прищурила глаза – на пальце заиграл, переливаясь всеми цветами радуги, невиданной красоты драгоценный камень. Забыв обо всем на свете, девушка плавно изгибала тонкую кисть, перебирая прозрачными розовыми пальцами, а разноцветные лучи искрились, вспыхивали и гасли, создавая удивительную игру света.
Резкий окрик заставил ее очнуться и быстро опустить руку – за ней хмуро наблюдала свекровь, старая Фатьма. Ее блеклые, неопределенного цвета глаза под рыжими, с обильной проседью бровями смотрели на невестку с насмешливым удивлением.
– Тебе только в куклы играть! – недовольно бросила старуха, и раздвоенный кончик ее длинного рыхлого носа с фиолетовыми прожилками на широких крыльях задвигался вместе с беззубым ртом. – Ужинать пора!
Пристыженная, Дина побежала во двор, где под старым грушевым деревом, широко расставив ноги в удобных домашних чувяках, уже сидел Кази-Магомед, ее муж. Съежившись под его волчьим взглядом, она быстро поставила перед ним блестящий тазик и, подхватив кувшин с водой, встала напротив старика, низко опустив голову. Кази-Магомед со стуком положил на лавку тисненые деревянные четки с засаленной, обтрепленной кисточкой, засучил рукава белой рубахи с темневшими на груди и под мышками пятнами пота и начал мыть заросшие рыжей шерстью руки.
Служанка, тринадцатилетняя Мелеч, остановилась поодаль, пританцовывая от нетерпения, и, заправив под плоскую шапочку падавшие на прыщавый лоб жидкие волосы, нерешительно шмыгнула носом. Помедлив, она широко, как лягушонок, открыла большой подвижный рот и спросила с некоторой опаской:
– Хозяин, кто-нибудь еще будет есть?
– Никто! – будто плюнув в нее, отрывисто бросил Кази-Магомед. – Разве у нас в кунацкой есть гости?
– Гумар вроде заходил, – протянула известная своей дерзостью девчонка, у которой в ответ на каждое слово было готово десять.
– Рот закрой, а то муха залетит! – рявкнул старик. – Гумар как пришел, так и ушел! Твое какое дело?
Отвернувшись, Мелеч скорчила недовольную гримасу, украдкой показала ему длинный розовый язык и, мелькая черными пятками, помчалась к огороженному плетнем навесу, где возле очага, сложенного во дворе, колдовали две женщины под бдительным оком Фатьмы. Пока Дина беспокойно теребила расшитый атласными галунами подол кафтана, не смея поднять глаз на мужа, служанка поставила перед ним трехногий столик с дымящейся вареной бараниной, чесночным соусом, пастой и заправленным луком крепким бульоном.
Довольно потирая руки, Кази-Магомед принялся за еду. Крупная бритая голова с жирными складками на затылке блестела от пота и сияла, как начищенный до блеска казан. Двойной подбородок и висевшие дряблыми мешками щеки, заросшие короткой рыжей бородкой, вскоре залоснились, казалось, жир сочится даже из плотно прижатых к черепу мясистых ушей и всегда настороженных выпученных глаз, которые он время от времени вскидывал на потупившуюся жену. Руки, усеянные россыпями огненных веснушек, торопливо хватали с блюда сочные куски мяса и, обмакнув в пряный соус, запихивали в рот вместе с ломтями обжигающе горячей пасты. Крепкие челюсти с хрустом дробили и перемалывали, будто жернова, тонкие кости ягненка, жирные губы шлепали и издавали свистящие, чавкающие звуки, когда старик с удовольствием высасывал костный мозг и выплевывал мелкие осколки. Обглоданные кости он бросал дворовому псу Шайтану – тот на лету хватал объедки и, придерживая лапой, грыз их, подобострастно посматривая на хозяина и постукивая по земле облезлым хвостом, как веником.
