Мне как-то снился странный сон:
Немой квадрат гипотенузы
Слагал легенду, как Герон
Восславил голову медузы.
И я писала в полутьме:
«По теореме Пифагора
Пришёл, измученный, ко мне
Судья всемирного раздора».
Но то был сон, всего лишь сон.
Свои кровавые чернила
Я нацедила на перо
И им бумагу окропила.
Я начертила на листе
Прямоугольный треугольник,
Где у кометы на хвосте
Сидит обиженный Песочник.
Спешишь, Песочный человек?
Не ты ли это постарался
И, затянувшийся на век,
Мой сон развеял? Обознался
В ночи свирепый Бугимен.
Его избитые кошмары
Теперь не более, чем тень,
Не наносящая удары.
Глубокий вдох – всего лишь сон.
Я беспокойно засыпаю,
И снова снится странный клон,
Чьего я имени не знаю.
Он шепчет мне: «Открой тетрадь.
Искусной прозы теорема
Не даст писателю соврать -
Твоя извечная дилемма…
По-новой выведи пером
Живую формулу поэта
И прогони из горла ком
Свободой старого завета,
Ведь даже этот странный стих
Всего лишь плод твоих анафий,
И сладкой власти он лишён
В пространстве свергнутых монархий».
И я пишу, пишу во тьме…
Сменяет снова рифма прозу,
И аксиомы в голове
Несут ленивую угрозу.
У изголовья он приник,
Судья израненного мира,
Устало что-то говорит,
В его руке дрожит рапира…
Смешались первые труды
И геометрия Евклида.
Давно знакомые черты
Напоминают инвалида,
Чей тихий вздох – хрустальный шар,
Парящий в мутном подсознании;
И там же раненый омар,
И там же жуткие пираньи…
Я начертила полукруг.
Светлеет комната ночная,
И вижу я, как старый друг
Бледнеет, мысли покидая.
Сон окончательно ушёл,
Но геометрия поэта
Свой беспощадный произвол
Оставит с наступлением света.
Моя кровать. Часы. Стена.
Температура тридцать девять,
И вижу я сквозь дымку сна
Непоэтическую лебедь.
Ну да, я сплю – всё это сон,
Не до конца ещё проснулась,
Но в поэтический закон
Вся сущность мира обернулась.
Ты облил чернилами мою картину
За то, что я порвал твою любимую книгу
За брошенное мне обидное слово…
Так всё знакомо и совсем не ново.
Когда это началось, скажи мне?
Этих вечных ссор не было и в помине
До дня, когда между нами пробежала кошка…
Чёрная, как зимняя ночь за окошком.
С чего началось это всё? Я не помню,
Да и ты давно закрыл на это глаза ладонью.
Теперь это только длинная цепь, где звенья –
Ссоры и взаимные оскорбления.
Ты сжёг мой любимый пирог с черникой
За то, что я зачитался интересной книгой
И послал к чертям тебя, играть не желая…
Вот такая вот ирония злая.
А ведь ты тоже любишь его – черничный пирог.
Сколько раз я выставлял тебя за порог
В надежде побыть один, в тишине и покое?
Ну что ж, я получил их, только хочется совсем другое.
И теперь я стою на твоей могиле,
Утопая по колено в песке и иле
У реки, где мы играли вместе…
Было такое время, даже не верится.
Одно меня радует: ты живой,
Правда, где-то далеко и не со мной.
Не думал, что скажу это, но мне очень жаль:
Я бы хотел услышать в твоём голосе сталь.
Пусть мы бы ссорились, как не в себя,
Мы бы делали это, друг друга любя,
Но ты был бы рядом, и я раздражался,
Что младший братишка, как всегда, не сдержался.
Отец бы пришёл и сказал, как обычно,
Что наши ссоры – его пряди седые,
Что мать стареет из-за наших слов,
Брошенных в порыве гнева без тормозов.
Но ты не здесь. Я не знаю, где ты.
Ты ушёл из дома рано, на рассвете.
Я тогда не спал, но не стал прощаться…
Я ведь не знал, что ты решишь не возвращаться.
Прошёл один день, и два, и три,
Надежда угасла снаружи и внутри,
И я потом долго срывал голос до хрипа,
Пока искал тебя в лесу под каждой глыбой.
Но ты не вернулся, и я, кажется, умер.
Я говорил друзьям, что ты лежишь с простудой,
А сам холодел от мысли, что проигран спор,
Что мать с отцом больше не услышат ссор.
Лучше бы ссоры, честно. Так ты ни жив и не мёртв.
Неизвестность хуже: это кошмар из снов,
