- Ничего деточка,
ничего. Сейчас устроим тебя. Там и отдохнёшь и оправишься, -
причитал серобородый домовой, представившийся Подушкиным Нафаном
Валерьевичем. Я тем временем шла с ним рядом и старательно
выдавливала из себя слёзы покрупнее. Не держи он меня за руку, уже
давно бы сбежала, но вот что обидно – домовые то мелкие, мне до
плеча не достанут, а сильные - даже пытаться вырываться
бессмысленно
Вместо ответа я громко
и выразительно всхлипнула. Ну домовой он, или кто, в конце-то
концов? Пора ему разжалобиться уже.
- Лаврентий
Никифорович у нас леший с добрым сердцем, - тут же заверил домовой,
говоря о славно-известном ректоре гимназии Социализации Опасных
Рас. Мужичок ободряюще похлопал меня руке. – Он рассудит по
справедливости и направит куда следует.
- Это ошибка, -
всхлипнув еще разок, заговорила я. – Зачем вы ведёте меня к нему?
Отпустите, а? Нафан Валерьевич…
- Что ты, что ты,
девочка? – взволновано покачал головой домовой, от чего его борода
заболталась в воздухе. – Мне тебя с письмом от службы надзора
доставили, а не абы как, с просьбой перевоспитать привели. Ежели
письмо от надзора к абитуриенту приложено – приказано сразу к
ректору вести.
Я еще раз жалобно
всхлипнула. Мои руки и даже подбородок дрожали так, словно я
вот-вот лишусь чувств. А изобразить это как следует не так-то
просто! Но, результат моих упорных тренировок, был безупречен –
даже мне самой становилось себя всё жальче, от чего я снова
всхлипнула. Бросив на меня взволнованный взгляд, домовой покрепче
ухватил мою руку и зашагал еще быстрее.
- Лаврентий
Никифорович! Лаврентий Никифорович! – заголосил он еще до того, как
открыл дверь приёмной. – Лаврентий Никифорович, дела! Ну дела! –
веско закончил он, поставив меня напротив стола ректора и наконец
отпустив руку.
- Мавка? – осведомился
ректор, который совершенно точно был лешим, вот только выглядел
очень странно. Пиджак, галстук бабочка, опрятно расчесанные волосы,
и даже длинные рыжие брови уложены и приглажены, как у выставочного
кота.
Это здесь такое из
леших делают? – с ужасом подумала я. Как можно так унижать
природную сущность, зов сердца, истинный нрав? Чтобы леший и
причесывался? Галстук бабочку носил? Да это же позор на головы всех
леших вместе взятых!
Я осмотрелась по
сторонам изучая то, что должно было быть берлогой лешего, и чуть не
расплакалась, теперь совершенно искренне - от жалости к этому
убогому. Светлый ковёр с высоким ворсом, пихтовая лакированная
мебель, полки с книгами в опрятных переплётах и хрустальные
подсвечники… целая полка хрустальных подсвечников всех мастей и
разновидностей. Еще и блестят, словно их без конца полируют. Так
могла бы выглядеть комната моего отца – чистокровного водяного, но
лешего? Кощунство чистой воды.
- Вот это и странно,
Лаврентий Никифорович! – прижав руки к груди, ответил домовой. – На
конверте-то значится что черт! – на этих словах Подушкин протянул
ректору уже триста раз проклятое мною письмо службы надзора. Жаль,
что мы черти не умеем сжигать глазами, а то уже давно бы избавилась
от этой гадости. – Бедняжечка говорит, что обознались они, -
жалостливо добавил домовой.
- Ну коли она черт, то
другого и не скажет, - веско аргументировал леший, что с одной
стороны заставило меня проникнуться к ректору уважением – не глуп и
наших знает. А вот с другой, мне то это совсем ни к чему.
Спохватившись, что
слишком долго стою без дела, я убийственно несчастно всхлипнула.
Вздрогнув осиновым листочком, прижала к груди ладони и так замерла
– эффектно, красиво.
- Любезный Нафан
Валерьевич, сходите за Митей. Скажите, что гимназистку ему новую
привели, - окинув меня печальным взглядом, сказал ректор.
