№ 1. Катя Малышева (от первого лица)
Троллейбус плыл по Москве сквозь лиловые сумерки, я сидела у окна на колесе и плавно покачивалась в такт движению. За дымчатым стеклом возникали и отъезжали картинки центра, в них включались цветные рекламы, я лениво провожала глазами знакомые виды, а где-то в глубине подсознания формировалась странная мелодия, очень скоро она вышла вовне и стала ритмом. Его я отбивала ногой, едва достающей до полу. (Сиденье на колесе, если кто не помнит, оно довольно высокое.)
Сумерки быстро густели, картинки за окном становились ярче, и ритм стал руководить носком туфли совершенно отчетливо.
«Гремя огнем, сверкая блеском стали,
Уйдут машины в яростный поход!
Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин,
И первый маршал в бой нас поведёт!»
Вот это и был тот самый марш, такое музыкальное воплощение резво стучало моею левой ногой по полу троллейбуса, не слабо, однако. Но слова, плотно упавшие в бравурную ретро-музыку, они меня совершенно подкосили.
«О подвигах, о доблести, о славе
Я забывал на горестной земле» – уходили, как машины в яростный поход, великие, мало того, любимые, заветные строчки.
«Когда передо мной в простой оправе
Твое лицо сияло на столе!»
И хамски повторялись, как залихватский припев под стук невидимых копыт: «Твое лицо сияло на столе!»
«Ужас!» – призналась я себе покаянно, но отбивать ритм и цитировать Александра Блока не перестала, напротив. К бравой музыке добавились хриплые завывания мужской мелодекламации.
«Но час настал, и Ты ушла из дома!
Я бросил в ночь заветное кольцо!
Ты отдала свою судьбу другому,
И я забыл прекрасное лицо!» – вот что пелось в охотку с неясным самолюбованием.
Вот он едет на рысях, подгоняя коня плеткой, и голосит в пространство, что: «Я забы-ыл прекрасное лицо!» с чувством исполненного долга. Я честно попробовала взять себя в руки и прекратить пошлое безобразие, оно отчаянно рвалось из глубины души неизвестно с чего.
«Ну, нельзя же так, милочка, ведь это постмодернизм какой-то выходит, вернее, выпевается», – уговаривала я себя рациональными частями сознания. – «Едешь себе на общественном транспорте исполнять дело, денежное, хотя не слишком приятное, ну и потерпи, нечего уродовать заветные тексты от одной дорожной скуки. Не к лицу это более или менее образованному человеку».
Но тщетно, никто в глубине личного подсознания внимать не желал, голосил всё более пошлыми переливами. Нога тем временем продолжала держать лихой ритм про блеск стали и упомянутого не к ночи генералиссимуса.
«Летели дни, крутясь проклятым роем,
Вино и страсть терзали жизнь мою!» – признавался исполнитель хрипло и мужественно, потом даже всхлипнул от наплыва чувств.
«И вспомнил я Тебя пред аналоем,
И звал тебя, как молодость мою!»
«Ничего не сделаешь, раз понесло вразнос, ну и ладно», – веско внушило рациональное сознание на периферии чувств. – «Пой, светик, не стыдись, потом разберешься, с чего нас разобрало на песни». И беззвучный концерт на одну персону продолжался у троллейбусного окна уже без стыда и совести, вернее будет сказать, что концертмейстер старался на совесть, выходило нечто несусветное, но удовольствие доставалось отменное, хотя порочное донельзя.
«Я звал Тебя, но Ты не оглянулась», – звучал пошлый романс в ритме марша, упрёк вздорной бабёшке мешался с чувством сдержанного, но явного мужского превосходства. Видишь, я слезы лил, а ты…
