Задыхаясь и кашляя, спотыкаясь на каждом шагу, Дмитрий Евграфович Мышкин – патологоанатом Успенской онкологической клиники, 42 года, рост 198 сантиметров при весе 82 кг, словом, кости и немного мускулов – из последних сил одолел кирпичные ступеньки вокзальной лестницы. На последней споткнулся и едва не рухнул грудью на мягкий, ползущий под ногами асфальт. Поймал у самой земли очки, выпрямился, вернул их на нос и огляделся.
Вокруг было пусто, тихо и бескрайно. Он сотни раз бывал на сосновском вокзале, но сейчас оказался на чужой планете. На чудовищно раскаленной, где все вокруг расплывается и дрожит в такой же раскаленной атмосфере и, может быть, в следующую секунду сгорит, а пепел испарится. Правда, одна деталь была знакомой, земной и бесспорной: далеко слева, у горизонта, темно-зеленой гусеницей лениво уползала за поворот электричка.
Мышкин оперся мокрой спиной о круглую афишную тумбу и едва не свалил ее. Хотел выругаться – опять не получилось: за горло снова схватил приступ кашля и душил, выворачивая легкие наизнанку. Сердце колотилось так, что вот-вот разорвется перикард – он с профессиональным спокойствием, четко представил себе эту картину.
«Все, бросаю курить. Немедленно. Нет, лучше завтра».
Он немного отдышался. «Пожалуй, лучше послезавтра… Хотя… какой смысл откладывать? Вечером… Вечером и брошу!»
В памяти всплыли строчки из записной книжки Марка Твена: «Бросить курить очень легко! – утверждал веселый американец. – Лично я бросал раз двести».
Что же, с болезненной надеждой отметил Дмитрий Евграфович, у него в запасе есть, по крайней мере, сто пятьдесят попыток. И еще он понял: как ни пытайся отвлечься от главной неприятности, никуда она не денется.
Следующая электричка в двенадцать. Поискать автобус? Частника? Никакого смысла: не успеет.
А ведь все решили какие-то пять-шесть минут. Только и надо было чуть раньше встать или сразу пресечь попытки приятеля влить в него сто граммов спирта на дорогу – при перспективе-то сорокаградусной жары.
– Знаешь, друг мой, – наконец заявил Мышкин и отвел его руку со стопкой в сторону. – Лошадь к водопою приведет один человек. Но напиться ее не заставят и сорок.
– Понял! – сдался приятель.
И опрокинул рюмку сам.
– Не забудь, – сказал он на прощанье Мышкину. – Ключи, как всегда, под бочкой. Захочешь – приезжай без меня. В любое время. Можешь даже не предупреждать.
Вчера было воскресенье, градусник показал сорок два в тени. Почти весь день они пролежали в надувном бассейне и незаметно влили в себя полтора литра ректификата. Запивали водой прямо из бассейна.
Вода была чистой и нежно-прохладной, хотя попахивала старым сараем и сырым торфом. Приятель, художник с замечательной фамилией Волкодавский, умудрился завернуть к себе на участок лесной ручей. Выкопал круглую яму полутораметровой глубины, уложил в нее китайский надувной бассейн – получилось замечательное проточное озерцо. Волкодавский утверждал, что в последние два месяца он окончательно сменил среду обитания: обжился в собственном озере и возвращаться на землю не собирается. Мышкин поверил: на земле было тяжко. Второй месяц держалась безумная жара.
– Пиявку бы не проглотить! – опасался Мышкин после каждой рюмки.
– В такое пекло, действительно, никакого аппетита, – соглашался художник Волкодавский. – Особенно с моим желудком.
– А что с желудком? Почему не знаю? – лениво поинтересовался Мышкин.
– Тебе знать всё про меня рановато, – опасливо возразил художник. – Вот будешь готовить меня к переезду в места счастливой охоты…
– Да, лишний покойник мне сейчас некстати. От своих деваться некуда. Но все-таки, что там у тебя? Крыса?
– Кислотность. Нулевая.
– Ерунда! – отмахнулся Мышкин. – У меня похожая заморочка. И ничего, живу. Радуюсь. Плюю на все.
