Тишину кабинета нарушало стаккато старой пишущей машинки. В углу, где работал Билл Тигпен, висело облачко голубоватого дыма. На столе громоздились пластиковые чашки из-под кофе в опасной близости к краю стола, полные окурков пепельницы. Билл находился в цейтноте. Сдвинутые на темя очки, напряженное лицо, голубые глаза, вчитывающиеся в текст. Скорее, скорее... Взгляд через плечо на неумолимо отсчитывающие время настенные часы...
Билл печатал, словно понукаемый таящимися где-то рядом демонами. Его слегка тронутые сединой каштановые волосы были в беспорядке, доброе, исполненное благородства лицо гладко выбрито. Он не был красивым мужчиной в прямом смысле этого слова, но производил впечатление человека сильного, привлекательного, достойного внимательного взгляда, человека, с которым хочется общаться. Но, конечно, не сейчас, когда он стонал, вновь и вновь поглядывая на часы, и заставлял свои пальцы еще быстрее бегать по клавишам машинки.
Наконец наступила тишина. Быстро сделав несколько исправлений ручкой, Билл вскочил и сгреб то, над чем работал на протяжении семи часов, с пяти утра. Скоро час дня... скоро эфир...
Он пулей пролетел по кабинету, рывком распахнул дверь, пронесся мимо стола секретарши, словно бегун на олимпийской дистанции, стремглав промчался по холлу, стараясь не наталкиваться на людей, не обращая внимания на удивленные взгляды и дружеские приветствия коллег, затем нетерпеливо постучал в дверь и, когда она слегка приоткрылась, просунул пачку отпечатанных листов с только что внесенными исправлениями.
Это была знакомая процедура. Она происходила раз, два, иногда три или четыре раза в месяц, когда Билл решал, что ему не нравится, как развивается сюжет его детища – самого популярного дневного телесериала. Как только Билла посещали сомнения, он задумывался, полностью уходил в себя, потом писал один-два отрывка, переворачивал все с ног на голову и только после этого успокаивался.
Агент называл Билла самой беспокойной мамашей на телевидении, но при этом, конечно, понимал, что никто из сценаристов не может с ним тягаться. Билл Тигпен обладал безотказным чутьем на такие сюжетные повороты, которые поддерживали интерес к его сериалу. Оно пока ни разу не подводило.
«Ради жизни стоит жить» неизменно был популярнейшим дневным сериалом американского телевидения. В свое время Вильям Тигпен взялся за него ради заработка, когда, будучи молодым драматургом, бедствовал в Нью-Йорке. Сначала родилась концепция, потом сценарий первой серии.
В тот момент у Билла наступил промежуток в работе над пьесами, которые он писал для третьеразрядных театров. Тогда он был фанатиком своего дела – ставил театр превыше всего. Был женат, жил в крошечной квартире в Сохо и чуть ли не голодал. Его жена, Лесли, танцевала на сценах Бродвея, однако, забеременев их первенцем, тоже потеряла работу.
Поначалу Билл посмеивался над иронией судьбы, которая заставила его взяться за «мыльные оперы». Но по мере того как он сражался со сценарием, шутки уступали место одержимости. Он обязан был это одолеть... ради Лесли... ради их ребенка. И, по правде говоря, эта работа стала ему нравиться. Даже очень. Да и телекомпания была довольна тем, что он сочинил. Они пришли в полный восторг от первых же серий, снятых в кратчайшие сроки.
Малыш и телесериал родились почти одновременно. Первый оказался замечательным девятифунтовым мальчуганом с голубыми, как у отца, глазами и ореолом золотистых кудряшек на головке. Они с Лесли назвали сына Адамом. Второй прошел пробным показом в летние месяцы, сразу набрав высокий рейтинг и вызвав своим исчезновением в сентябре бурю недовольства зрителей.
Через два месяца «Ради жизни стоит жить» вернулся на экраны, а перед Биллом Тигпеном открылась перспектива стать создателем самого популярного дневного телесериала всех времен. Потом наступила пора серьезного выбора.
