За окном еще даже не рассеялась рассветная дымка, когда я рывком села на кровати, задыхаясь и дрожа в ознобе. Опять этот сон… в голове крутились до невозможного четкие фрагменты кошмара, который вот уже месяц посещал меня почти каждую ночь. Я прикрыла глаза, стараясь успокоиться и восстановить дыхание, и передо мной снова пронеслись эти картины: поле битвы, громадное, расстилавшееся до самого горизонта, сплошь покрытое запекшейся кровью и дымящимися останками… Молодая женщина, в безутешном горе склонившаяся над мертвым воином. Странная пещера, пол которой покрыт ковром цветов с черно‑красными нераскрывшимися бутонами. И наконец, самое страшное в моем кошмаре, отчего я всегда просыпалась в холодном поту и с бешено колотящимся сердцем. Я видела незнакомую комнату, освещаемую почти прогоревшей свечой на большом, совершенно пустом письменном столе, за которым спиной ко мне сидел человек. В одной руке он держал изящный бокал, заполненный ледяной водой, на ладони другой лежал небольшой, размером со спелую вишню, кристалл ярко‑голубого цвета. Я протягивала к нему руки в немой мольбе, но он никогда не оборачивался, он не замечал ничего вокруг себя, шепча своему кристаллу «прости меня, мое спасение…». Боль, отчаяние и какая‑то обреченность его голоса эхом отдавалась в моём сердце, разрывая его на части и каждый раз выбрасывая меня из этого сна в мою уютную, такую привычную комнату.
Комната, надо сказать, казалась уютной только мне, все остальные склонялись к мнению, что это царство жуткого бардака. Я спустила ноги с кровати, ёжась от утренней прохлады и пытаясь с минимальными потерями найти тапочки. В итоге обнаружилась только правая, левая за ночь скрылась в такие неведомые дали, что обнаружить её сейчас было совершенно невозможно. С тяжким вздохом я подползла к зеркалу, откуда на меня уставилось чье‑то хмурое заспанное лицо. Да‑а, хороша… Вьющиеся каштановые волосы сегодня образовали на голове такое гнездо, в каком ни одна уважающая себя ворона не поселится; зеленоватый цвет лица придавал подозрительное сходство с мелкой водяной нечистью, а моя гордость – большие глаза глубокого синего цвета сейчас больше походили на глазки покусанной пчелами свиньи. И это чудовище в зеркале еще и криво ухмылялось, стоя в потрепанной ночнушке и в одной правой тапке. Стоп. Что‑то мне подсказывает, что сей образец с плаката о вреде алкоголя – это я. Уверилась я в этом, когда изображение в зеркале подернулось сизой дымкой, сквозь которую проступила надпись: «Лета, не дыши на меня! Или тряпочкой протри – спиртом все равно уже надышала. А так хоть с пользой…». Зеркало стало говорящим (или, точнее, пишущим) после одного из моих экспериментов по созданию самозаписывающей ручки. Ручка так и осталась самой обыкновенной, зато я обзавелась не в меру ехидным зеркалом. Ладно, сегодня оно абсолютно право – так пить вредно. Хотя намерения у меня были донельзя просты и понятны – вчера я пыталась напиться, чтобы наконец перестать видеть так мучивший меня сон. Как видите, не помогло.
Мои тяжкие размышления прервал жуткий грохот. Оказалось, стучали в мою дверь – а точнее, это повисшая теперь на одной петле дверь стучала о стену комнаты, пока в дверной проем протискивались мои лучшие друзья, однокурсники и по совместительству вчерашние собутыльники.
– Лета, солнышко ты наше нетрезвое, как ты себя чувствуешь? – пропел нежный, с перезвоном серебристых колокольчиков голос.
– Рьен, выключи свои бубенцы, и так голова звенит, – рявкнула я в ответ, на что получила прямо в руки кружку с ледяным настоем из трав и обиженное «ей как лучше, а она…». Слава Богам, хоть нормальным голосом, без этих эльфийских штучек. Боги, какое счастье – когда в руках кружка настоя «Антипохмелин» собственной разработки, результат еще одного давнишнего эксперимента нашей ударной команды. Хотели получить, между прочим, сильное слабительное в комбинации с чихательным порошком, предназначавшееся одному не в меру занудному преподавателю, и как замечательно, что результат оказался далеким от задуманного!
