Гори жить!
«Он был добрый малый, но ветрен и
беспутен до крайности»
А. С. Пушкин, «Капитанская
дочка»
Пролог
Когда я умру – а случится это скоро, уж я постараюсь – там, куда
попадают умершие, меня спросят: «Кто ты был? Что сделал в жизни?
Куда шел? Кого искал?» И умолкнут, ожидая ответа.
Помолчу и я. Как долго – не знаю. Там, говорят, нет времени. Так
что неважно, сколько продлятся мои раздумья – пять минут или двести
лет. Хватит ли мне двухсот лет на раздумья? Здесь, на земле, я
истратил три десятилетия, чтобы найти ответы на мучившие меня
вопросы. Теперь мне кажется, что я приблизился к постижению истины,
и свет знания уже забрезжил в моей душе. Но это вовсе не значит,
что завтра мглистая серость вновь не окутает мое сознание, и
постижение законов вселенной не отодвинется в недостижимую
даль.
Поэтому я попробую вспомнить о себе всё важное. Кто я? Я
истратил уйму сил на бизнес, пытался найти себя в серфинге, а
теперь считаю себя альпинистом. Общество тоже в этом уверено, и
даже отметило мои достижения скромными титулами, цветистыми
грамотами и тусклыми значками.
Да, я альпинист, но я ненавижу горы! Горы отобрали у меня всё!
«Приди, - шептали они в моих снах, - мы склонимся перед тобой... Мы
покоримся тебе! Мы пустим тебя на свои вершины – и нет для человека
большего счастья, чем возвыситься над миром, будь уверен!»
Они позвали меня, когда море, которому я предложил свою любовь,
охладело ко мне, а женщина, которая стала смыслом моей жизни,
исчезла. Мог ли я распознать приманку? Наверное, да. Но не
распознал!
Как наивный новичок, я учился выбирать прочные карабины и
вбивать в скалу клинья. Я до одури тренировался, носился по
скалодромам, карабкался по отрогам Кавказа – и ободранные ладони
саднили, руки болели, а ноги, устав дрожать от перенапряжения,
немели и отказывались повиноваться.
Наконец, я научился взбираться на вершины, раз за разом все
более высокие – но чувствовал ли я счастье? Удовольствие – да, но
это было удовольствие передышки перед спуском, обещавшим высосать
из тела последние силы. Счастья не чувствовалось – возникала лишь
усталость…
Инструкторы хлопали меня по плечу и говорили: «Майк, дружище,
это у тебя от недостатка сил. Подкачайся, потренируйся, снарягу
поудобней добудь – и на следующий пик взлетишь как птица!»
Я добывал снаряжение, измождался в тренажерных залах, пестовал
свое тело, чтоб оно стало сухим и жестким – и на следующие вершины
действительно взлетал птицей. Теперь я уже сам охлопываю юношей по
рюкзакам и говорил им: «Не дрейфь, малыш!» Только каждую новую гору
я ненавижу сильнее предыдущей, и главный мой враг носит имя
Маттерхорн…
Всякую гору, на которую предстояло взобраться, я воспринимал как
личного врага – громадного, могучего, лживого. Коварство гор, думал
я, проявит себя в опасностях. Но нет: мои крюки не вылетали из
камня, и веревки не ломали моих ребер страховочными узлами.
Ледники грозили мне бездонными трещинами, но равнодушно – ровно
так же, как и всякому рискнувшему преодолеть неостановимый поток
льда. Рюкзаки мои улетали в пропасть не чаще, чем у других
альпинистов. Переломы с обморожениями и вовсе обходили меня
стороной: сказывалась отчаянная физическая подготовка и привычка
готовить снаряжение тщательней, чем собирают в полет ракету.
Попадая на вершины, я всякий раз ждал прихода победного чувства
и надеялся хоть раз попрыгать, покричать и посмеяться вместе с
другими участниками восхождения. Восторг покорения земной тверди –
как он велик! Но нисколько не заразителен – или у меня в крови
иммунитет к нему…
Суровые, измученные трудностями подъема мужчины порой плакали от
переполняющих их чувств, и вершина милостиво принимала жертвенное
омовение человеческими слезами. От меня же горе не приходится ждать
ничего, кроме пинка шипованным ботинком и презрительного плевка на
её утоптанную лысину.
