Проза Александра Матвеева – атмосферная. И атмосфера эта удивительная. В первых двух новеллах рассказывается о двух смертях в одном селе. Казалось бы, должно быть пронзительно грустно. Да, так и есть. Но грусть эта светла. Образы Тимофея Кубасова и Степана Каведецкого – образы выдающихся стариков, которые не только достойно бытовали в старости, но и приняли кончину стоически. Тёплый быт украинского села – это те декорации, в которых любые действия напитываются целительной силой природы и незатейливого радушного быта. Сделано мастерски:
«Стемнело, а Степан Каведецкий продолжал сидеть на бревне. Вспомнились молодые послевоенные годы. Село бурлило: танцы в клубе, игры, вон даже в футбол и в волейбол по воскресеньям играли. Каждый год на Ивана Купалу разводили огромный костёр за селом. Искры до неба взлетали, а потом, когда огонь спадёт, поутихнет немного, с хохотом прыгали через него».
Матвеев никогда не набрасывается на своих героев, не торопит события, многие его персонажи имеют реальных прототипов, и он так бережно обращается с ними внутри текста, как обращался бы наяву. Но при этом он очень тонко выписывает психологические портреты, все его герои очень естественны, он ничего не придумывает, и от этого картины жизни, что он описывает, впечатляют и радостями, и печалями. Рассказ «Дочь из прошлого» из таких. Обыденная жизненная ситуация выводится на уровень почти шекспировской драмы, а тонкая, не прямая концовка заставляет думать о героях, сопереживать им и после прочтения. Меня поразило, как удачно уже умершего человека автор вплетает в повествование и заставляет влиять на события:
«А в письме было всего несколько фраз: „Антон, Мария не твоя дочь. А могла быть твоей. Я тебя любила. Мне недолго уже осталось. Не хочу уходить с грехом. Прости, если сможешь. Лилия“.
На следующий день утром Антон Кулаковский отправил Марии телеграмму:
„Доченька! Буду в Саратове через два дня. Целую. Папа“».
Матвеев умеет балансировать на грани художественной прозы и очеркистики с изяществом канатоходца. И из одного, и из другого жанрового колодца он пьёт исключительно чистую, кристального смысла воду. Из художественной прозы он не берёт много вымысла, вымысел ему ни к чему, позиция наблюдателя и богатство жизненных впечатлений вполне заменяют ему фантазийность, но все писатели знают, как опасно иногда слепо идти за жизнью в прозе. Ведь то, что увлекает в действительности, перенесённое на страницы, оказывается подчас просто набором банальных обстоятельств. Матвеев, как литератор опытный, преодолевает эти сложности реализма виртуозно. Во-первых, он пристально следит за выбором материала, показывает людей сквозь свою творческую оптику, подсвечивая одни их черты и камуфлируя другие; во-вторых, он создаёт неповторимую стилистическую манеру, когда навигатор превращается в образ, сам он далеко не в каждом произведении участвует, но читатель ощущает, что он где-то рядом, что происходящее в тексте случалось в одних с ним реалиях; и, в-третьих, он невероятно естественно строит диалоги, каждого персонажа слышишь и, кажется, даже можешь угадать его тембр. А что в текстах Матвеева от очеркистики? Полное ощущение правды, правды не дидактической, а той, от которой струится дыхание вечности. Неслучайно о вечной жизни, о смерти, о бренности бытия герои Матвеева рассуждают достаточно часто.
Несмотря на то что Матвеев никогда не гонится за фальшивой вымученной экзотикой, круг тем, которых он касается в прозе, весьма широк. Кроме психологических парадигм, где автор как рыба в воде, его занимает чувственная сторона жизни. Он её изучает со всех сторон, от безотчётной страсти (рассказ «Брошенная») до исследования тончайших влюблённостей, о которых никому не скажешь. Вообще, эдакая бунинская нота Матвееву свойственна. И даже в произведениях, где в центре не совсем уточнённые субстанции, он умудряется повернуть всё так, что главное остаётся в подтексте, в полунамёках, в недоговорённостях. В этом Матвеев следует традиции большой русской прозаической школы, где подтекст подчас важнее самого текста, а поэтический язык – царь всего. Думаю, Виктору Шкловскому книга Матвеева понравилась бы.
