Я была так сердита, что, будь я кипящим чайником, моя злость точно сорвала бы крышку. Да и кто не сердился бы на моём месте? С восхода солнца я трудилась не покладая рук. Я подоила корову, принесла из колодца два ведра воды, накормила цыплят, затем «воевала» с курами, чтобы забрать у них яйца. Теперь я стояла на коленях, вся потная и искусанная мошками, пропалывая сорняки на грядках нашего огорода. Руки были в грязи, а нос обгорел на солнце и стал красным, как клубника. Мошки роились вокруг лица и нещадно кусали уши.
Вытерев с глаз пот, я выдернула с корнем чертополох и увидела ещё два огромных сорняка, притаившихся среди бобов. Я хмуро посмотрела на младшего брата Томаса, который лежал неподалёку на траве.
– Это всё из-за тебя, – пробормотала я. – Если бы не ты, то я бы сейчас в переулке прыгала через скакалку вместе с другими деревенскими девочками. Но, нет, я должна присматривать за тобой и делать всё по дому, как будто я служанка. Ты погубил мою жизнь, вот что ты наделал. Нехорошо так говорить, но иногда мне хочется, чтобы ты никогда не появлялся на свет!
Томас улыбнулся мне и проворковал, как будто я его похвалила.
Я тотчас устыдилась своих слов и даже зажала ладонью рот, надеясь, что мама не услышала меня. Но она была в доме и что-то напевала, работая на ткацком станке, – ткала мягкие одеяла, чтобы Томасу было тепло, когда наступит зима.
Я посмотрела на Томаса. Он играл пальчиками ног и улыбался чему-то своему. Вообще-то, он был милым ребёнком, и я бы соврала, если бы сказала, что это не так. Он никогда не капризничал, никогда не плакал, ел всё, чем его кормили, и спокойно спал всю ночь.
А ещё он был красив, хотя никто этого не говорил. Когда приходили гости, они склонялись над колыбелью, хмурились и качали головами.
– Жаль, что он такой уродливый и крошечный, – ворчали они.
– О, да, он такой болезненный. Он не доживёт до года.
– И ещё у него такой гадкий характер.
– Из него ничего хорошего не выйдет.
– Поймай я рыбу наполовину уродливее, чем этот бедный малыш, я бы швырнул её обратно в воду.
Казалось, что каждый новый гость пытался придумать оскорбление пообиднее, чем тот, кто приходил до него. И всё это время мама, папа и я улыбались и кивали в знак согласия, потому что для всех нас, даже самых маленьких, было бы великим несчастьем похвалить малыша. С того дня, как родился мой брат, меня предупредили, что нельзя молвить ни одного доброго слова о его красивых кудряшках, голубых глазках или восхитительных ямочках на щеках. Я не должна хвастать тем, какой он милый, или хвалить его.
Дело тут было в Добром Народце, которого мы все боялись. Хотя никто в нашей деревне много лет не видел этих созданий, они могли быть как далеко, так и прямо за дверью. Они были хитры и коварны, и, как бы мы их ни называли, они были далеко не добрыми, хотя никто ни разу не осмелился сказать это вслух. Если мы и упоминали их, то говорили, что они мудрые, прекрасные, смелые, благородные и честные в своих делах.
Ведь если мы их обижали, они сжигали наши сараи и дома, воровали наш скот, насылали на нас мор, а наши поля заглушали зарослями чертополоха, накликивали хромоту на наших лошадей и оставляли без молока наших коров.
Но хуже всего бывало, когда Добрый Народец узнавал о рождении в чьей-то семье красивого мальчика. Тогда они его крали, а вместо него подкидывали в колыбель своего хилого младенца. И такой подменыш приносил новой матери одни слёзы. Ей и без того было горько, что её собственный красивый ребёнок исчез, так подменыш ещё и кричал, плакал, кусался, щипался и ломал вещи. Такой несчастной матери никогда не было ни покоя, ни радости. Она была обречена на вечное горе.
