Тучи сгущались над Родиной. В лупоглаз было видно, как далеко-далеко, за пасекой Ильи Муромца, за старым цементным заводом, где хранил теперь свои сокровища Царь Кощей, и еще дальше за брошенным гнездом Соловья-Разбойника по вечерам над островерхими черными елями поднимались костлявые руки, как бы в раздумье постукивали кончиками пальцев друг о друга, потом потирали ладонь о ладонь, и снова исчезали, как струйки дыма, в непролазной чаще внизу.
– Тяжко мне! – доносилось через некоторое время с той стороны, где показались и пропали костлявые руки, но не так тоскливо, как в бессмертной сказке1, а с некоторым даже упоением. Земля при этом вздрагивала.
А если лупоглаз поднести к самому глазу, то было видно еще дальше, где за размытой далью Моря-Окияна, за вулканами Острова-Буяна поднимались в небо шпили и флаги Столицы, и раскачивались, должно быть от ветра, стрелы строительных кранов.
И разномастные птичьи стаи неслись с той стороны, только воронье да несколько особо любопытных сорок летело им навстречу – туда, откуда наползала на небо черно-коричневая хмарь, мощным клубящимся фронтом сдвигающая прозрачный сентябрьский вечер, звенящую прохладу розового заката, прощальные трели бабьего лета.
Батя сидел на лавке перед липовой плахой и точил на камне ножи Марье Моревне и топорыдля себя.
Старик Прохор, виляя тощим задом, спускался по лестнице с крыши. Лупоглаз он бережно прижимал к самому сердцу, поэтому спускаться было неловко, приходилось корячиться.
– А ты бы на веревочку привязал, да на шею бы и надел, – посоветовала ему Василиса.
– А потом на эту веревочку камень, и в воду, – недовольно ответил старик Прохор, – знаем мы эти повороты судьбы. Кто много видел – много плачет.
– А ты не смотри, – сказала Василиса, – лучше мне отдай, мне интересно на звезды посмотреть.
– Дуреха, – пробормотал старичок Прохор, – звезды уму-разуму не научат, ум-разум у меня там.
Старичок Прохор указал сухим пальцем на дверь в дом и осторожно, стараясь ступать бесшумно, направился к крыльцу.
– Что-то ты не торопишься, – посмеялась Василиса.
– Говорю же – дуреха! Мои сундуки не любят, когда к ним с шумом и громом подъезжают. История требует уважительного отношения. Да и щуку негоже тревожить, и так у нее перед грозой сон плохой.
– Плохо, – вдруг сказал Батя и с силой всадил топор в плаху.
– Что плохо, батюшка? – встревожилась Василиса.
– Да… – начал было Батя, но смолчал и задумался, сдвинув густые брови и подперев голову широкой ладонью.
На крыльцо вышла Марья Моревна:
– Прохор, там твой сундук топчется. Пылища из-под негопрет. Вынеси пока на двор, девки приберутся.
– Оно и лучше. На свежем воздухе-то артефактам голову человеку труднее задурить, – ответил старичок Прохор.
Он щелкнул пальцами, из кустов вынырнули несколько огородников и засеменили впереди него в дом.
– А что теперь разбежался? – весело спросила Василиса.
– Ну, раз сундук проснулся, бесполезно таиться, – бодро ответил Прохор. – История, когда сама за дело берется, то только успевай уворачиваться.
