ХВАТКИЙ МОЙ
1
…Жил на свете молодой соколёнок – тынар>1.
Совсем соколёнок глупенький был.
Как только мать выпихнула его из гнезда, отправляя в первый полет, и пролететь-то тынар успел до сучка ближайшей сосны.
Посмотрел оттуда вверх и… он уже чужой.
Соколиха потом изо всех сил стала выпихивать другого птенца.
Но тот покидать гнезда упорно не желал.
Отец нахохлился, сидя на краю свитой из прутьев корзинки, строгий, но безучастный.
А соколёнок видел и слышал возню матери и брата.
Ему захотелось вернуться в родное гнездо, но сдержался.
Тоже, как отец, нахохлившись, успокоился.
Мать не дала бы ему приблизиться, вылетела бы навстречу, чтобы отогнать подальше.
Сын стал чужим для неё.
Молодой тынар полдня так и просидел на той сосне.
И всё следил за тем, как бестолково возилась мать, уже чужая, и младший брат, тоже будто чужой.
Наконец отцу, видно, надоела эта возня: резким взмахом крыльев он взмыл вверх, так что гнездо заходило ходуном, и завис на мгновение над соколёнком, что сидел на сосновом суку.
Пронзительно защёлкал, призывно.
Лёгкость отцовского взлёта, проворность и быстрота – был рядом, а вон уже там, над шатром сосны, вон уже удаляется за деревья – удивили.
И молоденькому тоже захотелось так же, без натуги, взметнуться и полететь.
Он съёжился весь, как обычно делала перед взлётом мать, но остался на месте, вцепился в сучок – ведь никто не подтолкнул, его на сей раз.
Неожиданно для себя вдруг расцепил когти-пальцы, а когда начал падать вниз, крылья сами раскрылись, и он почувствовал нужную опору в воздухе…
Быстро ощутил он и неудобство от неуправляемого полёта, тяжёлым вдруг стало тело.
Испугавшись наплывающей в глаза земли, устремился опять к сосне.
Вот тут можно сесть.
А как?
Подобрать все перья, и маховые, и кроющие, вытянуть их вдоль тела, сжаться – так всегда делала мать, когда возвращалась с добычей к птенцам и садилась на край гнезда, так и сын её сделал.
Вышло легко и просто.
Опустил обе лапы на ветку, растопырил пальцы, ощутил подушечками пальцев холодок сосновых игл.
Все вокруг покатилось куда-то вниз.
Замахал, замахал крыльями соколёнок и сообразил, что веточка оказалась слишком тонкой для него.
Никто ещё не учил его выбирать ветку по себе, а теперь что-то подсказало ему, что каждой птице нужно находить свою ветку.
Молоденький отпустил ненадёжную опору, перемахнул на сухой обломанный сучок, что торчал прямо из ствола.
Подушечки пальцев под нетвёрдыми ещё коготками почувствовали гладкую твёрдость сучка.
Точно прутья в родном – нет, чужом уже – гнезде.
Тяжесть тела сучок выдерживал, и молоденький успокоился.
Надо лететь за отцом, но кто же его подтолкнёт?
Не зная, как быть, соколёнок замешкался, хотя глаза уже горели нетерпением.
Тут он увидел отца в воздухе, и ему захотелось лететь рядом – крыло в крыло.
Да сейчас-то отец вон где, дальнею точкой виден.
Разве его догонишь, не зная всех премудростей полёта?
Тут и оттолкнуться – совсем не пустяк…
Соколёнок заскользил вниз, и крылья сами собой раскрылись.
Он в воздухе, как отец!
Всё, оказывается, просто: падай и взлетай, падай и взлетай!
И ещё долго будет он падать, чтобы взлететь…
Отца он, конечно, не догнал, а к матери не захотел возвращаться.
В первый самостоятельный день каждый недолгий полет сменялся длительным, в несколько часов, отдыхом.
С ветки новых деревьев осматривался соколёнок, приходил в себя.
Бояться ему было некого, да он и не знал страха.
Есть ему пока тоже не хотелось: ещё утром, с первыми лучами солнца, мать скормила птенцам целого зайчонка.
Длинноухий отчаянно пищал, вырывался, но удрать не мог: мать не выпускала буяна из своих когтей, а клюв до поры до времени в дело не пускала – братья-близнецы должны были покончить с зайчонком сами.
