Все знают, что я идеальна. Моя жизнь идеальна. Моя одежда идеальна. Даже моя семья идеальна. И хотя все это полная ложь, я из кожи вон лезу, чтобы сохранить видимость этого. Выплыви правда наружу – она разрушит всю картинку, весь идеальный образ.
Стоя перед зеркалом в ванной под рев музыки из колонок, я стираю третью кривую стрелку, которую нарисовала. Черт, руки трясутся. Переход в выпускной класс и встреча с парнем после проведенного врозь лета не должны бы настолько меня нервировать, но у меня с самого утра все пошло наперекосяк. Во-первых, задымилась и умерла плойка. Затем оторвалась пуговица на моей любимой рубашке. Сейчас карандаш для глаз решил пожить своей жизнью. Если бы у меня был выбор, я бы осталась в своей теплой постели и ела шоколадное печенье весь день.
– Брит, спускайся. – Я едва слышу, что мама кричит из прихожей.
Моя первая реакция – проигнорировать ее, но это всегда вызывает лишь споры, головную боль и крики.
– Спущусь через минутку, – отвечаю я, надеясь, что смогу наконец ровно подвести глаз.
В конце концов мне это удается, я бросаю карандаш на столик, два-три раза осматриваю себя в зеркале, выключаю музыку и спускаюсь. Мама стоит внизу парадной лестницы и окидывает взглядом мой наряд. Я выпрямляюсь. Знаю-знаю. Мне уже восемнадцать, и меня не должно волновать, что думает мама. Но вы не жили в доме Эллисов. У мамы тревожное расстройство. Не того рода, с которым легко справиться при помощи маленьких голубых таблеток. И когда мама расстроена, все, кто рядом, страдают. Думаю, именно поэтому мой отец уходит на работу, прежде чем она проснется, чтобы не иметь дела с… в общем, с ней.
– Ужасные брюки, отличный ремень, – говорит мама, указывая на каждую вещь. – И из-за этого шума, который ты называешь музыкой, у меня разболелась голова. Слава богу, ты ее выключила.
– И тебе доброе утро, мама, – отвечаю я, подхожу и чмокаю ее в щеку.
От сильного аромата ее духов у меня щиплет нос. Она выглядит на миллион долларов в своем платье от Ralph Lauren Blue Label. Никто не сможет ткнуть в нее пальцем и раскритиковать ее наряд, это точно.
– Я купила твои любимые маффины по случаю первого школьного дня, – говорит мама, вытаскивая пакет из-за спины.
– Нет, спасибо, – благодарю я, ища глазами сестру. – Где Шелли?
– В кухне.
– Ее новая сиделка уже здесь?
– Ее зовут Багда, и ее еще нет. Она придет через час.
– Ты сказала ей, что у Шелли аллергия на шерсть? И что она дергает всех за волосы?
Сестра всегда без слов дает понять, что чувствует раздражение на коже из-за прикосновения шерстяной ткани. Дергать всех за волосы – ее новая привычка, которая уже несколько раз обернулась бедой. Происшествия в моем доме сродни автокатастрофе, поэтому очень важно их избегать.
– Да, я обо всем ее предупредила. И дала твоей сестре нагоняй сегодня утром, Бриттани. Если она и дальше будет так себя вести, нам опять придется искать новую сиделку.
Я иду на кухню, не желая дальше слушать маму и ее теории о том, почему Шелли бунтует. Шелли сидит за столом в инвалидном кресле и усердно уминает еду, пропущенную через блендер, потому что даже в двадцать лет моя сестра не может жевать и глотать, как это делают люди без физических ограничений. Как обычно, еда остается у нее на подбородке, губах и щеках.
– Эй, Шелл-белл, – говорю я, наклоняясь и вытирая ей лицо салфеткой. – Сегодня первый учебный день. Пожелай мне удачи.
Шелли протягивает дергающиеся руки и криво мне улыбается. Я люблю эту улыбку.
– Ты хочешь меня обнять? – спрашиваю я, потому что знаю, что ей этого хочется. Врачи всегда повторяют нам, что чем больше мы общаемся с Шелли, тем ей лучше.
