Тёмная громада взметнулась вверх, вспенившись белыми кольцами на гребне, и вся масса воды снова обрушилась вниз, сливаясь с водами океана. Чёрное беззвёздное небо не давало ни ориентиров, ни надежды, ни света. По нему под напором ветра ползли тяжёлые рваные тучи, ещё чуть-чуть и небесные хляби разверзнутся, обрушив на несчастных, оказавшихся в плавании, холодный зимний дождь. Только крайность могла выгнать в эти тревожные места зимой.
Корабль с оборвавшимися парусами, скрипя и кренясь, тяжело переваливался с гребня на гребень, то ныряя в пропасть, то резко взмывая на пик очередного вала. Гремящие, рычащие, как звери, волны смывали с палубы людей, выписывая тем самым смертный приговор – утопающих некому было спасать. За грохотом команда не услышала, как треснула мачта. Её столб величественно, будто замедленно, на глазах обречённых упал, проламывая борт и унося на дно остатки парусов. В пробоину с яростью хлынула тёмная вода, и остатки мужества покинули терпящих бедствие.
Жестокая стихия дробила дерево, пережёвывала тела, глотала металл. Она не боялась ни оружия, ни силы, ни чинов, она не знала страха, не слушала молитв и никого не жалела.
В наполовину залитом водой трюме плакали дети, а палуба опустела через пару минут после падения мачты. Корабль всё глубже проседал в чёрные беспокойные воды. Вниз полетели холодные струи – пошёл дождь.
В полумиле из глубины всё же вынырнула одинокая голова. Вал за валом обрушивался на неё со спины, намереваясь если не проломить череп, то удушить своей огромной тяжестью. Пловец однако упорно двигался в одному ему известном направлении, не сбавляя темпа загребая сложенными ладонями холодную воду. Он дышал ровно, его лицо было невозмутимо, как будто мужчина в самом деле рассчитывал таким манером добраться до берега.
Вскоре удивительный пловец нагнал неуправляемый корабль. Увидев судно, он на время прекратил грести, позволив волнам швырять себя вперёд. И волны швыряли. Любой, оказавшийся на его месте, был обречён, но он почему-то совсем не беспокоился. Рассмотрев корабль, отдохнув немного, мужчина ещё быстрее погрёб к судну.
Ну вот. Сейчас его долбанёт о борт, и всё. Стихия не любит самоуверенных.
Ситуация патовая. Скользкие борта давали возможность сорвать ногти, но не взобраться на палубу. Покрутив немного мокрой головой, пловец взял немного вбок, и волна сама впечатала его в палубу, грубо приложив плечом о доски.
Всё, теперь не встанет. Волна глумливо облизала замершее тело.
Мужчина почему-то остался на борту – ловкач, успел вцепиться в пенёк мачты, на одной руке удержался. Пловец сжался, приник к мокрому дереву, пережидая очередную волну. Вот снова вскинулся – всё, на борту ни души. Последние две волны, волны-хищницы, волны-убийцы слизали с палубы последних жертв. Лицо пловца не отражало эмоций. Человек редкой суровости должен был хотя бы сощурить веки, уберегая глазные яблоки от солёной воды. Он – нет. А дальше, опять. Вместо того, чтобы воспользоваться лестницей, до которой можно добраться подвергая себя опасности, вместо того чтобы ползти по голой скользкой палубе, кулаком проломил доску под собой, не самым традиционным образом попав в трюм.
Нырнул и подскочил поплавком. Вода с плавающим в ней скарбом уже почти добралась ему до груди. Трое детей рыдали от страха и бессилия, собравшись у затопленной лестницы наверх – в люке враспорку сидел окованный железом тяжёлый ящик. Чёрное мокрое дерево – тупой тяжёлый предмет, орудие будущего тройного убийства. Двое мальчишек и девочка отчаянно боролись с ним, но всё было бесполезно, вода поднялась слишком высоко, опора уходила из-под ног, в тонких руках не было силы для хорошего толчка. Девочка вскоре уже ничем не могла помочь, вода накрыла её с головой, и руки понадобились ей, чтобы удержаться в рядах живых ещё хотя бы десять минут. Больше десяти— маловероятно.
