Следователь — коренастый лысеющий парень под тридцатник — закончил читать последний лист, фыркнул и сочно помянул чью-то мать.
За последние двадцать минут он выругался не один десяток раз, не стесняясь девушки, сидевшей по ту сторону стола. Это из-под её руки вышло сочинение, заставившее следователя забыть и профессиональную выдержку, и правила приличия.
Отложив рукопись, следователь воззрился на заявительницу странным взглядом, со смесью жалости, пренебрежения, отвращения и малой толики опасения, как нормальные люди смотрят на помешанных. Он молчал, раздумывая, с чего бы начать. Молчала и женщина. Стройная молодая блондинка с правильным лицом, которое можно было бы назвать красивым, если бы не бескровные губы, почти бесцветные глаза и полное отсутствие мимики.
— И что это вы тут… м-м, насочиняли? — спросил после минутной паузы следователь.
— Правду, — сказала девушка.
Следователь крякнул и в этот раз сдержался, чтобы не выматериться ещё раз.
— Гражданка… м-м, Киркенян…— заговорил он.
— Киркяйнен… — прошелестели бесцветные губы.
— Киркяйнен… я вас могу посадить за препятствие следствию. Статья два-девять-четыре. А то ещё могу вызвать бригаду, и вас отвезут в психиатрическую клинику. Вам куда больше хочется? На нары или в дурку? Не говорю о том, что вы тут написали полный бред — у вас стопроцентное алиби. Железобетонное.. Моим клиентам такое алиби только снится. Если я вас привлеку даже как свидетельницу по этому делу, меня пинком под зад из органов в этот же день. И хорошо, если не отправят вслед за вами в дурдом. Будем в соседних палатах таблетки жрать и в памперсы ссаться.
— Но я же всё здесь написала… Проверьте… Всё сходится…
Следователь посмотрел на тонкую пачку листов А4, исписанные корявым параличным почерком, сморщился, схватил их и разорвал.
— Ничего ты не написала, дура припадочная. Вон пошла отсюда. Если я тебя увижу в моём кабинете через тридцать секунд…
Девушка, ничего не говоря, вообще никак не отреагировав на оскорбление, встала со стула и вышла.
Дверь закрылась за ней бесшумно и, как показалось следователю, сама собой. Он готов был голову прозакладывать, что странненькая посетительница не прикасалась к двери.
Он тряхнул головой, чтобы прогнать наваждение, потом вспомнил, что не дал ей пропуск, и бросился следом, но женщины в коридоре уже не было.
— Киркенян! Киркенян, вернись… тесь! — крикнул он. — Вы где?
Посетительница не откликалась. Следователь подождал, потом плюнул и достал телефон из кармана.
— Алло, пост? Это Ивашов. От меня счас вышла эта… Киркенян… Нет, всё нормально, я ей пропуск не успел выписать. Пусть идёт.
— Полтергейст, мать твою, — добавил следователь, отключив связь.
* * *
Полчаса спустя неудачливая посетительница следователя сидела на скамейке в сквере. По замороженному лицу текли слёзы. Под ногами валялся свежий номер «Брусники»: городской газеты, которую выпускал муниципалитет и еженедельно забивал шестнадцатистраничной макулатурой все почтовые ящики.
Газета была развёрнута на второй полосе.
«СИВОЗЕРСКАЯ ТРАГЕДИЯ: ИСКАТЬ БОЛЬШЕ НЕКОГО» — кричала «шапка» полосы.
Ниже располагались портреты.
Цветные пятна в жёстких чёрных рамках, похожих на оградки могил, разделяющие миры живых и мёртвых.
Мир живых вокруг веселился на всю катушку, наслаждаясь последними по-настоящему тёплыми деньками. Солнце зажгло золотые и багровые листья клёна над головой сидящей. По тенистой аллее с криками носились дети, и чья-то мамаша однообразно выкликала чадо: «Елисей! Елисей! Я рассержусь! Елисе-ей! Я сейчас сильно рассержусь!» Мимо скамейки неспешно профланировали две несовершеннолетние девицы в ещё летних одёжках — коротких и ярких — в сопровождении троих парней.
