– Красный.
Анна Геймз чувствовала растущее беспокойство.
Тест не представлял для нее никакой опасности, но мысль о том, что в эту минуту кто-то может что-то прочесть в ее мозгах, вселяла неосознанную, но глубокую тревогу.
– Синий.
Она лежала на оцинкованном столе, в центре погруженной в полумрак комнаты. Голова ее покоилась внутри белой трубы томографа. Прямо над ее лицом было укреплено зеркало, на которое проецировались маленькие квадратики. Анна должна была просто называть вслух цвета.
– Желтый.
Через капельницу в левую руку поступала разведенная в воде контрастная жидкость, позволявшая врачу фиксировать приливы крови к мозгу.
Один цвет сменял другой. Зеленый. Оранжевый. Розовый… Потом зеркало потухло.
Анна лежала неподвижно, вытянув руки вдоль тела, как в саркофаге. В нескольких метрах слева она различала размытый силуэт стеклянной кабины, где находились Эрик Акерманн и ее муж Лоран.
Анна представляла, как они отслеживают на экранах деятельность нейронов ее мозга, и чувствовала себя объектом слежки. Как будто грабители влезли ей в башку и вот-вот изнасилуют.
В наушнике раздался голос Акерманна:
– Очень хорошо, Анна. Теперь квадратики оживут. Ты должна будешь просто описывать их движения, используя в каждом случае всего одно слово: вправо, влево, вверх, вниз…
Геометрические фигуры тут же ожили, складываясь в изящную текучую разноцветную мозаику, похожую на аквариум с крошечными рыбками. Анна сказала в микрофон:
– Вправо.
Квадратики сместились к верхней границе рамки.
– Вверх.
Так продолжалось несколько минут. Анна произносила слова медленно и монотонно, пребывая во власти оцепенения.
Жар, исходивший от зеркала, еще больше притуплял чувства.
Скоро она соскользнет в сон.
– Так, замечательно. – Голос Акерманна в наушнике вернул Анну к реальности. – Теперь я прокручу тебе историю, рассказанную на разные лады. Слушай каждую интерпретацию очень внимательно.
– Что я должна говорить?
– Ничего! Ни слова. Просто слушай.
Через несколько секунд зазвучал женский голос. Текст произносился на иностранном языке, судя по звучанию – восточном.
Короткая пауза. И снова та же история, теперь – по-французски, но без соблюдения каких бы то ни было правил: глаголы употреблены в неопределенной форме, артикли не согласованы…
Анна попыталась разобраться в этом нелепо-нескладном языке, но зазвучала следующая версия. Какие-то дикие, бессмысленные слова вплетались во фразы… Что все это значит?
Внезапная тишина почти оглушила Анну, еще глубже вдавив ее во тьму тесной трубы томографа.
И снова Акерманн:
– Следующий тест… Ты слышишь название страны и сразу же называешь столицу.
Анна хотела ответить, что поняла, но в наушнике уже звучало первое название:
– Швеция.
Она мгновенно ответила:
– Стокгольм.
– Венесуэла.
– Каракас.
– Новая Зеландия.
– Окленд. Нет: Веллингтон.
– Сенегал.
– Дакар.
Названия городов всплывали в памяти автоматически, но Анна была довольна своими результатами: значит, ее память не совсем утрачена. Но что видят на экранах Акерманн и Лоран? Какие зоны ее мозга активируются?
– Последний тест, – объявил невропатолог. – Перед тобой появляются лица людей, и ты их называешь по именам – громко и максимально быстро.
Она где-то читала, что самый простой знак – слово, жест, визуальная деталь – может стать спусковым механизмом фобии, тем, что психиатры называют тревожным сигналом. В ее случае таким «звоночком» стало слово «лицо». Анна задыхалась, в желудке начались спазмы, руки-ноги одеревенели, в горле саднило…
На зеркале возник черно-белый портрет женщины. Белокурые локоны, надутые губки, родинка на верхней губе. Это легко:
– Мэрилин Монро.
Фотографию сменила гравюра. Угрюмый взгляд, квадратная челюсть, волнистые волосы:
