Инстинкт просвещения

Моя первая публикация как критика – рецензия на поэтический сборник – была написана и опубликована в 2011 году. В тот момент я ясно понимала и могла объяснить, что для меня литература и для чего она нужна миру, что мне важно в критике, чего я хочу от прозы и поэзии, чего я хочу от писателей и читателей, и зачем этим сущностям я сама. С тех пор прошло десять лет. По перечисленным вопросам я чувствую растерянность и недоумение разной степени выраженности.

В эту книгу я собрала статьи, обзоры, рецензии, заметки, интервью, эссе, манифесты и описания литературных вечеров, написанные в разное время, опубликованные и нет. Опубликованные отредактированы, сокращены, дописаны, часть купюр, сделанных при публикации, восстановлена.

Я все еще считаю, что литература – частный случай речи, и ее главная задача – коммуникативная. Это путь от одного человека к другому. Поэтому материалы в книге расположены вне хронологии, отечественная поэзия соседствует с иностранной прозой, а жанры критики перемешаны между собой. Мне хотелось объединить материалы по авторам и группам, таким образом, каким они существуют на моей литературной карте. В результате пришлось рассказывать о Нате Сучковой сразу после Марии Марковой, а о Сергее Гандлевском – сразу после Алексея Цветкова. Этот путь от меня как критика к читателю кажется мне самым прямым.

– Какие книги на вас повлияли больше всего?

– Первые 25 лет жизни я жила в коммунальной квартире. В библиотеке на несколько полок чудом был Мандельштам, изданный во Владивостоке, сборник с ладонь, мягкая обложка, синий. Первое прочитанное стихотворение – «Сегодня дурной день», второе – рядом на развороте – про то, что «своей булавкой заржавленной / достанет меня звезда», и я решила, что ничего. Третье – про раковину без жемчужин, и мне не понравилось. Четвертое – про «я качался в далеком саду на большой деревянной качели». Была осень, мне было шестнадцать, мне не нравились вообще ничьи стихи, да и проза, да и люди тоже не очень. Но деревянная качель под соснами раскачалась перед моими глазами, и я до сих пор ее вижу.

В школьной библиотеке нашлась книжка с выдержками из дневников Толстого, я читала, как каждый день он мучается виной и отвращением к себе и дает бессмысленные клятвы не шататься по гостям, не играть в азартные игры, не болтать пустых сплетен, не ходить к девкам – и то ли верит, что в этот раз сможет, то ли с самого начала знает, что все это напрасные усилия, то ли и то, и другое одновременно. Я бы сказала, было ощущение, что я прекрасно его понимаю, но на самом деле оно было противоположным: что меня наконец-то кто-то понимает – и это приносит облегчение.

Позже, лет в 18–20, это были «Исповедь» Августина и «Шпиль» Голдинга – как я сейчас замечаю, они продолжили тему внутреннего конфликта и войны человека с самим собой. Мандельштам их спасительно уравновешивал своим изумлением перед даром жизни и воздушным сиянием лирики.

НГEx libris, 21 ноября 2019