Введение
Интеграция мигрантов: измерения проблемы
Эта книга посвящена анализу европейского (и шире – западного) опыта интеграции иммигрантов. Для русского читателя, однако, такой опыт интересен лишь в той мере, в какой он может быть применен в России.
Очевидно, что сходство России с европейскими странами определяется ее принадлежностью к индустриально развитому миру. Россия, как и другие страны условного Севера, привлекает трудовые ресурсы из стран условного Юга. Кроме того, в Россию, так же как и в европейские государства, тянутся беженцы и соискатели убежища из экономически и/ или политически неблагополучных регионов. На этом, однако, сходство России с ее европейскими соседями (не говоря уже о Соединенных Штатах и Канаде) заканчивается.
Во-первых, Россия – новая страна иммиграции. Мы лишь недавно вступили в ту колею, в которой наши соседи и конкуренты находятся уже более полувека[1]. Неудивительно, что в российском обществе отсутствует согласие не только относительно необходимости интеграции мигрантов, но и относительно необходимости самой иммиграции. Значительная часть элит, ссылаясь на высокий градус антимиграционных настроений среди граждан, отстаивает точку зрения, согласно которой России нужно отказаться от внешней миграции (сделав исключение для относительно небольшого числа высококвалифицированных специалистов). Если масштабное привлечение иностранных работников и рассматривается как приемлемая возможность, то только в формате временной миграции. Иными словами, иммигранты допускаются лишь в качестве «гастарбайтеров»[2]. На таком фоне системное принятие решений в политико-правовой сфере, которые создавали бы условия для интеграции новоприбывшего населения, мягко говоря, затруднено.
Во-вторых, основные потоки людей, въезжающих в Россию, образуют выходцы из постсоветских стран. Четыре пятых российской иммиграции – это миграции в пределах бывшего СССР[3]. Это значит, что большинство внешних мигрантов в российском случае составляют люди, еще недавно принадлежавшие к единому социокультурному пространству. По мере отдаления от момента распада этого пространства различия между россиянами и гражданами постсоветских государств, конечно, будут расти, но пока они не столь велики, как различия между принимающим населением и иммигрантами на Западе.
В-третьих, Россия – страна, которая по целому ряду параметров не вписывается в образец «национального государства» в том виде, в каком он сложился на протяжении последних полутора столетий в Западной Европе. Будучи в прошлом империей, Россия является в гораздо большей мере полиэтничной (многонациональной), чем даже самые неоднородные в этническом отношении европейские государства. Бельгия с ее тремя, Швейцария с ее четырьмя языковыми сообществами (и даже Испания, в которой сосуществуют пять языковых групп) меркнут на фоне российского этнокультурного разнообразия (более ста народов). Но суть дела не в многообразии населения как таковом. Суть дела в том, что в России – ни на уровне гражданского общества, ни на уровне элит – не решен вопрос о природе российского государства. Чем является современная Российская Федерация – нацией, союзом народов (с русским народом как государствообразующим), империей (пусть и с приставкой пост-)? Острые размежевания вокруг этих определений не только не смягчились за время, отделяющее нас от момента распада СССР, но и усилились после известных украинских событий.
Непроясненность российской политической идентичности проявляется в том, как наши граждане относятся к мигрантам из постсоветских стран. С одной стороны, среди россиян распространено скептическое отношение к суверенитету государств, возникших в результате Беловежских соглашений 1991 г. В их воображении жив образ России как цивилизационного центра, границы которого совпадают если не с пределами Российской империи, то с пределами Советского Союза. С другой стороны, большинство сегодняшних российских граждан болезненно относится к тому, что в Россию прибывают на работу и на жительство люди из бывших советских республик. Отторгая этих людей, россияне активизируют дискурс национального государства, с четко очерченными и строго охраняемыми границами. Но националистический дискурс никак не соответствует имперскому сознанию. Если Россия – имперский центр, то она должна быть готова к тому, что в центр потянутся обитатели периферии. Более того, существенная черта империй – культурная открытость и, как следствие, терпимость к различиям. Непохоже, чтобы эта черта была свойственна общественному сознанию в сегодняшней России.
