Пароход на Афон. Последний в жизни пароход.
Александр Ксаверьевич не уходил с палубы, не хуже Васьки. Вперялся в горизонт, но горизонта не было. Море и небо неразделимы.
В сердце, как отпечатанные, слова батюшки Иоанна: «Новый человек, обновленный, находит удовольствие в послушании, а ветхий хочет противиться и непокорствовать».
Довольно непокорствовать. Изжито. Вздремывал, теряя нить мысли, жизни. И вздремнувши этак, обнаружил однажды: пароход идет вдоль изумительного берега. Зеленые горы, на скалах, вырастающих из моря, серая каменная кладка, и на серой основе по два-три этажа со множеством окон. Крыши красные, черепичные. Царство Пресвятой Богородицы – Афон.
Перед глазами встали неведомо отчего другие два царства: Николая II и Менелика II. Менелик на лошади под огромным деревом, отравленный. Николай Александрович у картины Нестерова, на которой Сергий Радонежский с пилой… О, этот синий взор!
У наследника – гемофилия, проиграна война островной Японии, 9 января навеки с именем Николай Кровавый. Тысяча верст железной дороги, залитой не наводнением, а тоже кровью. Подвиг генерала Ренненкампфа. И синий взор, и светоносный лик на фоне картины, где Сергий Радонежский.
Пароход качнуло: разворачивается кормой к берегу.
Александр Ксаверьевич побежал было на высокую носовую палубу: Россия должна показаться… Замер: миражом, что ли?
А ведь канонизация Серафима Саровского свершилась по молитве и воле Николая. Всеподданнейший доклад о признании в лике святых старца, почивающего в Саровской пустыни, самолично готовил Победоносцев. На докладе Николай Александрович начертал резолюцию: «Прочел с чувством истинной радости и умиления».
Звук легкого удара, пароход снова качнуло: пришвартовались – Господи, о хорошем подумалось. Александр Ксаверьевич поспешил вниз, за вещами…
Сошел на берег среди последних паломников.
Первые шаги по земле русского Афона – в гору.
Рясофорный послушник поклажу свою тащил сам. Наступал на каменистую землю по-особенному, будто под ногами хрусталь. Но жара, дорога вверх забирает уж очень круто. Солдат возобладал, умеющий терпеть.
Перед глазами спина монаха, совсем старичок, из местных. Вел паломников в гостиницу.
Всех с дороги напоили чаем. Чай удивительно ароматный – видимо, на лепестках розы.
Все отринуто, оставлено.
Афонская жизнь начинается просто и покойно: чашечкой чая.
Над Афоном солнце, на море солнце, зеленые горы, сияют золотом кресты церквей. Благообразные паломники.
Но уже первую ночь на Святой горе послушник Александр провел в своей келье Свято-Андреевского скита…
…Звенел и звенел колокольчик. Голова хорошая, хотя поспать пришлось часа два всего. Одно непонятно: где проснулся? Не в Аддис-Абебе, не в Луциковке…
Колокольчик уже за дверью.
– К ранней!
Поднялся, умылся. Вышел вслед за монахом. Тепло. На Млечном Пути звезды, как созревшие яблоки. Между землей и небом тишайший свет.
Новый человек избрал для своего явления нижний собор во имя Иосифа Песнопевца.
Поглядывая на иноков, послушник Александр обошел храм, прикладываясь к иконам. Многолюдства не было.
Вдоль стен деревянные с высокими спинками кресла. Подлокотники на уровне груди. Иноки занимали кресла, стояли, облокотясь. Послушник знал: службы на Афоне долгие.
В темном углу совсем молодой монах сидел в креслице и спал, раскрыв рот. Никто не подошел, не разбудил.
«Берегут друг друга», – подумал Александр Ксаверьевич, и на сердце потеплело.
Служил настоятель скита архимандрит Иосиф.
