С ощущением чистоты и бодрости во всём теле после купания в холодной днепровской воде Лена поднималась по еле заметной тропке вверх по косогору к хутору. Она испытывала приятные чувства от ласкового прикосновения травинок к босым ногам и от тепла, исходящего от прогретой солнцем земли.
С середины косогора и выше справа и слева от тропы, словно коврами покрыв землю, разрослась земляника. Песчаная почва и солнечная сторона создавали идеальные условия для роста и созревания ягод, которые из-за большого их количества окрасили склон в розовый цвет. Они словно манили девочку к себе, и она то и дело останавливалась и, собрав ягоды в ладонь, опрокидывала их в рот, наслаждаясь неповторимым ароматом и вкусом.
Радостные ожидания вечера наполняли душу Лены: во-первых, репетиция в драматическом кружке новой пьесы и, во-вторых, ещё одна встреча с Павлом Аносовым, вожаком комсомольской ячейки, к которому она испытывала большую симпатию. Он сплотил вокруг себя большую группу подростков и, подготовив «агитки», они ездили по окрестным деревням повышать политический уровень ряда несознательных крестьян.
Елена была совсем рядом с хуторским двором, огороженным тесовым забором, когда из открывшейся калитки вышел отец, неся под мышкой тюк ситца, а за ним и мать, которая пыталась вырвать у него материю. Она ухватилась за край ситца и тянула, надеясь остановить мужа.
Поняв, что у отца очередной запой, Лена поспешила навстречу:
– Пап, мам, вы куда собрались? Уж скоро вечерить. Пап, давай я помогу тебе, ведь неудобно.
– Доча?! Доча, любимая моя доча. Ты ж у меня самая умная и самая красивая. Помоги, помоги отцу…
– Куды направились? Я могу с вами пойти?
– Доча, ну что это такое «куды»? Ты не должна говорить, подражая этим деревенским неучам. В тебе может дворянская кровь течёт. А, что? – повернул он голову к жене, – Народ зря болтать не будет. Ты должна быть образованной, воспитанной и культурной, и вообще…
– Я поняла. И, куда вы с матушкой направляетесь?
– Так, в лавку, доча, в лавку. Дорогая моя жёнушка, твоя мать, видишь ли, деньги спрятала, так, я вот решил обменять это, – отец потряс ситцем, – на рюмочку, другую.
– Зазря идёте. Я с речки. Видела лавочника со всем семейством на броду. Днепр переходили. Разряженные такие. В сторону Болушево пошли. Может в гости к кому. Свадьба может или ещё, какой праздник. Зазря пройдётесь.
– Да? Через Днепр? Вброд? Видела? Жаль… Спасибо, Доча. Умница, доча, умница… – Какой красивый ситец! Вот бы нам такой… На занавески, в наш драмкружок, сцену отгородить.
– Доча, в театре нет занавесок. В театре занавес. Я обязательно должен вас всех свозить в настоящий московский театр. Огни, музыка, красиво одетые люди на сцене и в зале. А, само представление!.. Зимой обязательно отправимся. Бери, доча, для тебя, для твоего театра ничего не жаль, ничего…
Он свернул с дороги и, подойдя к ближайшей копне, рухнул на мягкую постель из свежескошенного сена и уснул.
– Лена, ты придумала про лавочника, да?
– Нет. Не придумала.
– Лена!? – мать строго испытующе посмотрела на дочь.
Щёки Лены порозовели. Она слегка наклонила голову и еле заметно кивнула.
– Нехорошо обманывать родителей. Всех нехорошо, а родителей особенно грешно, – и мать несколько раз перекрестилась.
– Я больше не буду.
– Ну и хорошо, ну и хорошо. Ты иди, я побуду с ним, пока ни проспится, а ты иди. Иди домой.
– У меня сегодня занятия в драмкружке. Можно я сегодня припозднюсь? У нас главная репетиция. Это отнести положить на место?
– Да, что уж там. Раз батька сказал – бери, а то запилит потом меня. Он хоть какой пьяный, а всё помнит. Бери, чего уж.
Елена, обхватив двумя руками тюк ситца, быстро зашагала в сторону деревни Нестеровки.
