Кто читал "Тополиную рубашку" Крапивина, наверняка помнит описание многоуровневых снов. Этой ночью в такой сон угодил я сам.
"Ленинец", цех 116. И – Юрий Викторович Парфёнов… За своим верстаком, что-то мастерит. Я у другого верстака, ряда через три, болтаю с Олегом Ивановым, моим первым и единственным тренером по пинг-понгу. Время, видимо, ближе к обеду, потому что я в "низком старте" – готов мчаться в столовую, занимать место у раздачи. Наша обычная практика была: я занимал места на нас четверых, иначе сорока минут на обед не хватало, вперёд пролезали орлы из "сто семнадцатого". Благо их двери аккурат напротив столовой, а нам с четвёртого этажа еще спуститься надо было…
Юру (никогда не звал его по имени) вижу хорошо, он изредка поднимает голову – за моей спиной часы висят. И тут до меня доходит, что я давно в этом цехе не работаю, что Юра много лет как похоронен на Волковом кладбище и всё это сон. И – просыпаюсь?
Опять "Ленинец", снова цех 116, только место другое: небольшой коридорчик рядом с моей бывшей кладовой. Бывшей, потому что я работаю в другом цехе… Мимо проходит тётя Лена Торлина, фрезеровщица. Глаза заплаканы. Я спрашиваю про Юру – неужели правда умер? Тётя Лена, сквозь плач, говорит, что Юра сам себя убил… Всё это настолько дико, что я разом вспоминаю: ведь я много лет уже не работаю на "Ленинце"! И тётя Лена умерла задолго до Юрия Викторовича. Мне об этом сообщил наш бывший профсоюзный вожак Андронов, которого я в девяносто восьмом случайно встретил возле метро. И – просыпаюсь?
В своей квартире на проспекте Большевиков. Лежу в кровати, пытаюсь осмыслить увиденный сон, вспоминаю голос Юриной вдовы по телефону. Чтобы Юра мог пойти на самоубийство? Бред, дурацкий сон.
И тут меня окончательно будит кот. Я в своей квартире на улице Новосёлов, где живу больше десяти лет. На часах половина седьмого и скоро меня должен разбудить выполняющий функции будильника телевизор…
До шестнадцати лет я, как и все нормальные дети, сперва мечтал стать космонавтом, потом знаменитым хоккеистом, после всерьёз увлекся кукольным театром и надеялся поступить в театральный институт. Если бы мне тогда сказали, что вместо театрального я попаду в ПТУ и стану слесарем, то без преувеличения – я был бы в ужасе. Ну не годился я в слесари ни по характеру, ни по призванию, ни по здоровью. Какой я тогда был? В четырнадцать лет мне никто не давал больше двенадцати. Вечно болеющий, худющий до прозрачности, с маленькими "музыкальными" руками. Этими руками на скрипке пиликать, а не молоток держать! До середины пятого класса я на уроки труда попадал раза три, не больше. И все три раза в столярку. Если по дереву я еще хоть что-то сделать мог, то как работать с железом вообще не понимал. Но рано или поздно свидание со слесарной мастерской должно было случиться. В один прекрасный день, после очередного ОРВИ, я попал в совершенно незнакомую для меня атмосферу – железные верстаки, незнакомые инструменты, трудовик чего-то непонятное бормочет… К счастью, сосед по верстаку перевел задание на русский – взять квадратный лист металла, разметить и просверлить четыре отверстия согласно схеме на доске.
Взял линейку, взял чертилку – кусок закалённой проволоки с заточенным остриём, нацарапал разметку. Зажал железку в ручных тисках, потопал к станку. Мне пальцем у виска крутят: накернить надо!
Теперь-то я знаю, что для того, чтобы сверло не елозило по металлу, в железке надо сделать небольшое углубление, иначе говоря керн. Для получения керна используется кернер, толстый металлический штырь, заточенный с одного конца. Процесс накернивания угадывается по форме инструмента – ставишь острым концом в нужную точку, по пятке (тупой стороне) керна тюкаешь молотком. Готово!
