История моей жизни

Мои предки и детство в Шотландии

Мой приятель, судья Меллон из Питтсбурга, написал несколько лет назад историю своей жизни, и это было для его друзей источником радости и большого нравственного удовлетворения. Главное достоинство этой книги в том, что она показывает нам человека, каков он есть, без всяких прикрас, так как написана без малейшего намерения привлечь общественное внимание и первоначально была предназначена автором только для членов его семьи. Так и я хочу рассказать свою жизнь не с целью вызвать к себе общественный интерес, а чтобы познакомить с ней всех ближайших друзей и родных, полагая, что даже самые незначительные эпизоды моей жизни могут все-таки интересовать их.

Итак, я начинаю. Я родился 25 ноября 1835 г. в Данфермлине, в маленькой комнатке на чердаке небольшого одноэтажного дома на углу Муди Стрит и Прейори Лэн. Я происхожу, как это принято говорить, из «бедной, но уважаемой семьи». Данфермлин давно известен как центр шотландской полотняной торговли. Мои предки жили в XVIII веке в живописной местности к югу от Данфермлина, но из-за роста полотняной промышленности вынуждены были переселиться в Данфермлин. Мой отец, Уильям Карнеги, был ткачом. Он был сыном Эндрю Карнеги, в честь которого я был назван.

Мой дед Карнеги славился по всей округе умом, остроумием и неизменной веселостью. В молодости он отличался чрезвычайной живостью и приобрел широкую известность как руководитель общественных собраний Патнемюйрской коллегии. Не только в деревне, но и в ближайшем городе и в провинции он считался выдающимся человеком. Как начитанный и умный человек он вошел в контакт с радикально настроенными ткачами Данфермлина, которые организовали в Патнемюйре собрания, называемые «Коллегией». Эндрю называли там «профессором».

Когда я однажды после четырнадцатилетнего отсутствия вернулся в Данфермлин, со мной заговорил один сгорбленный старик, услышавший, что я внук «профессора», как величали моего деда его знакомые. Старик этот, с трудом передвигая изуродованные подагрой ноги, хромая, прошел через комнату ко мне и, положив мне на голову дрожащую руку, сказал:

– Так вы внук Эндрю Карнеги? Да, мой милый друг, я еще помню те времена, когда мы с вашим дедушкой сводили с ума своими глупыми проказами самых благоразумных людей!

Другой рассказал мне, между прочим, следующий анекдот, касающийся моего деда. Однажды, в ночь под Новый год, одна старушка в деревне, большая оригиналка, была напугана тем, что вдруг увидела в окне какую-то замаскированную голову. Однако она быстро овладела собой и, присмотревшись, воскликнула:

– Ах! Это, наверное, сумасбродный Эндрю Карнеги!..

И она угадала. Мой дед, несмотря на свои семьдесят пять лет, мог выкидывать такие же штуки, как самая веселая молодежь. Он надел маску на голову только для того, чтобы подшутить над своей старой приятельницей и попугать ее.

Мне кажется, я унаследовал от моего чудесного, вечно веселого деда, имя которого ношу с гордостью, и неизменный оптимизм, и способность отгонять от себя все заботы и мрачные мысли, и жизнерадостность. Я умею «превращать своих уток в лебедей», как говорили про меня друзья. Думаю, в жизни такая бодрость духа имеет даже большее значение, чем богатство. Пусть молодежь знает, что это свойство можно воспитать в себе и что душа, как и тело, должна купаться в солнечных лучах. Прогоняйте печальные мысли, если они у вас есть и если они не вызваны упреками совести и сознанием своей неправоты. Помните великое жизненное правило, завещанное нам Бёрнсом: «Бойся только суда своей совести». Я с самой ранней молодости руководствовался этим правилом, и оно принесло мне больше пользы, чем все проповеди, какие только приходилось в жизни слушать, – а их было немало! Во всяком случае, я должен сознаться, что в более зрелые годы приобрел некоторое сходство с моим другом Байли Уокером. Однажды врач, лечивший его, спросил, как он спит. Он отвечал, что сон у него плохой и у него часто бывает бессонница. «Но, – прибавил он, весело подмигнув, – я иногда хорошо высыпаюсь в церкви!».