Гусар скучал, хоть он не ведал грусти,
Но втуне понимал, как скуден ум.
Он выпил шнапсу, думая, – отпустит,
Но лишь устроил в мыслях лишний шум.
Ему казалось, – он не стар и может
Ещё девиц наружностью смущать
(Так иногда беззубый мясо гложет,
Не в силах челюсть жадную разъять).
К нему девицы были равнодушны,
И, чтобы данный прекратить бардак,
Решил гусар, речам друзей послушный,
Начать писать, рифмуя. Наш чудак
Взял в руки перьев целую пригоршню,
На них, крестясь, со смыслом поплевал,
И, став подобен паровому поршню,
В чернильницу их резво запихал.
Шли рифмы, шли! Но были все убоги,
Рубака-парень был успешно туп.
Ему казалось – все удачны слоги,
Которые он выпустил из губ,
Но рифмовались лишь одни команды
И подначальных возгласы солдат,
«Тлябля», «блятля», уф, что поделать, надо
Тренировать свой грешный агрегат,
Ну, что тут скажешь, модно стало ныне
Бабёшек стихоплётством завлекать, —
Гусару горше самоёй полыни
Усы крутить в безвестности. Как знать,
Быть может, и на это клюнет тётка…
Уже клюёт? Вот это коленкор!
И пусть она с рожденья идиотка,
Но зад её на «рифмы» дюжа спор!
Гусар залёг, как пугало, в засаде
(Но перьев из руки не выпускал),
И думал, как подкрасться к тётке сзади, —
Ведь он на память эту позу знал.
И пусть имел жану он для блезиру,
Мечты ему давно сверлили плешь,
Мол, быть тебе, красавцу, хоть и сиру,
И в рифмовальцах, – «посоля, поешь»,
Но ведь известность тож горбом даётся,
И, сколько жисть в сраженьях не итожь,
От этой славы пепел остаётся,
А от поэзы, пусть и чёрствый, – корж.
Гусар свой ус простёр над чахлой грудью,
Поправил упоённо эполет
И прошептал: «Ужо мне эти судьи!
На графомана в мире судей нет!»
И так лежал в засаде годы кряду,
Жана харчи носила в борозду
И подсыпала в яства эти яду, —
Умри, предавший женину …зду.
Гусар потел, хирел, но был упорен,
Хоть не давались слава и бабьё…
