Принц Семульгада достиг своего двадцатидвухлетия. Пышные торжества планировались в честь этого знаменательного события. Сотни слуг носились по просторным золотым комнатам дворца. Они чистили серебряную посуду, украшенную самоцветами, выбивали пыль из парчовых подушек и штор, расправляли гобелены, повествующие о доблестях молодого принца; они охапками расставляли изумительной красоты цветы, снопы пахучих трав, устилали полы мягкими шерстяными коврами и сухим камышом. Одним словом – вместо принца во дворце царил переполох.
В честь именинника были опустошены королевские винные погреба, забито сто быков и тысяча фазанов, множество прекраснейших невольниц готовились танцевать для именитых гостей.
Сенешалк с утра бегал весь в мыле, пена бешенства свисала с его толстых губ, а пот ручьями лился по жирному лицу: праздник был на грани срыва, принц отказывался участвовать в торжествах, принц хандрил и не выходил из своих покоев. И обвинят в этом сенешалка, скажут, конечно, что это он не сумел угодить своему господину, и отрубят бедняге голову. Что бы ни делали приближенные рыцари и советники, ничего не помогало, ни музыка, ни любимые конкубины, ни кулинарные чудеса придворного повара, ни мудрые беседы – ничего не могло вдохнуть жизнь и улыбку в бледные хмурые уста принца. Придворный лекарь, осмотрев царственное тело, заявил, что ничем он не болен, а дело тут в тайной тоске, грызущей принца, сам же повелитель отказался поведать бедняге-лекарю причину своей грусти и пообещал вырвать ему язык, если он еще раз заикнется об этом.
Некогда сильный и бесстрашный правитель таял на глазах. Принц, любивший военные забавы со своими воинами, теперь и не появлялся во дворе казармы, не приглашал для бесед по стратегии военачальников, не занимался ни судом, ни государством, оставив все эти заботы на долю сенешалка. И вот, дабы разогнать тоску своего господина, сенешалк затеял праздник в честь его дня рождения, пригласил царственных особ, лучших людей, богатейших торговцев и доблестнейших рыцарей, но принц… отказался выходить нынче вечером к гостям, велев, если им так хочется, праздновать без него. Со вчерашнего дня никого принц к себе не допускал, слуг и конкубин он прогнал из королевских покоев и заложил дверь, все попытки принести ему еды или лакомств оказывались бесплодны. Приготовления к празднику были почти окончены, гости из дальних мест уже съехались, а он, сенешалк, принца Семульгада в отчаянии заламывал руки и кусал локти.
Это было самым страшным, что он мог придумать: соберется весь цвет мира для того, чтобы… поздравить сенешалка. Многие воспримут это как оскорбление, политика государства пойдет под откос, а его, вернейшего патриота, казнят. От этого пот ручьями стекал по его толстому круглому лицу, застревая в складках подбородка. Сенешалк еще никогда так не боялся. Даже в молодости, сражаясь один против десяти воинов короля Пастранта, он не трясся, наверное, годы берут свое. Но это… такой нелепый и постыдный конец!
Устав, наконец, от мучительных терзаний, он сел на табурет возле кухни, откуда доносились соблазнительные запахи праздничного обеда, последнего в жизни сенешалка. Ну, надо же было случиться такому горю именно теперь, когда расцвет его власти затмил даже самого принца, предпочитавшего войну и развлечения государственным делам! Ему ничего не стоило уговорить молодого государя подписать любой приказ, а вот суметь развеять тоску он не смог – какой провал, какой позор для столь опытного политика!
Мальчишка-поваренок несся сломя голову с огромной стопкой тарелок и, запнувшись о вытянутые ноги сенешалка, со всего размаху шлепнулся о пол; тарелки вылетели у него из рук, и множество блестящих осколков брызнуло на каменный пол, произведя сильнейший грохот. Подняв чумазую головенку, мальчишка со страхом смотрел на сенешалка, который, в свою очередь, взирал на поваренка с бесконечной грустью. Подождав немного, и видя, что его не собираются избивать, мальчишка встал на колени, подполз к сенешалку и бесконечным раболепием склонился перед ним.
