Заглядевшись на красу росы,
Не заметил, как промокли крылья,
Но паук, не пользуясь бессильем,
Тоже смотрит на красу росы.
Крылья высохли, ты стал свободен, взмыл…
Тут и в паутину угодил.
«Книга стабильности» махаон, т. II,
песнь IX; «Трилистник» (избранное).
Грег застонал и сморщился от боли. Так всегда бывает после продолжительного анабиоза, во всяком случае с ним: тело оживает, и по нему прокатываются волны легких судорог. «Но я жив!» – была его первая мысль после бесконечного вялого сновидения. Грег с трудом разлепил веки, но взгляд не фокусировался, а яркий свет резанул по глазам и заставил зажмуриться вновь.
Сердце гулко стучало в ушах: как бы ни были замедлены анабиозом жизненные процессы, все-таки они шли, в организме накопились токсины, и теперь сердце интенсивно прокачивает кровь через почки. Говорят, если пристрелить медведя сразу после спячки, его мясом можно отравиться…
Представив себя медведем в берлоге, Грег невольно хохотнул, и тут же зашелся приступом удушающего кашля. Боль, которая стала уже не такой острой, от кашля вновь вскипела в теле, на глаза навернулись слезы и потекли по вискам к ушам, что, кстати, говорило о наличии гравитации. Грег хотел вытереть их, но не смог даже приподнять руку. Неужели он провалялся в саркофаге столько, что атрофировались мышцы? Текли не только слезы, Грег чувствовал, что влага сочится и через мочеточный канал, но как раз это его не беспокоило. Это было естественно, и могло случаться и во время сна. На то и катетер.
Кашель утих, стало немного легче. Грэг вспомнил на что его состояние похоже более всего. На ужасное похмелье после грандиозной пьянки. «А может, так оно и есть? – подумал он, не веря себе. – Может, еще и не было никакого полета? Был лишь пьяный полусон-полубред про странные и страшные миры. А он себе валяется сейчас на кровати в подготовительном центре звездной программы, и с минуту на минуту ворвется босс, чтобы заорать: „Какого хрена ты себе позволяешь, долбанный астронавт! Штраф – тридцать процентов от месячной стипендии!..“»
Прекрасно сознавая, что все это неправда, Грег еле удержался, чтобы не прыснуть снова, и тут же понял, откуда берется эта противоестественная смешливость. Из эйфории, вызванной переизбытком кислорода, усиленно подающегося при пробуждении. Грег удержался от улыбки и, вместо этого оскалившись, опять попытался приоткрыть веки. Чуть-чуть. Это ему удалось, но слезы преломляли свет, и изображение было расплывчатым. Грег моргнул и, наконец, широко открыл глаза.
То, что он увидел, скорее даже не потрясло, а обидело его. Стоило ли так мучится, стараясь проснуться, чтобы оказаться в другом сне. С ним уже бывало такое: снилось, что проснулся… Снаружи продолговатую прозрачную крышку саркофага облепили маленькие, сантиметров десяти в высоту, человечки с крыльями, как у бабочек и в одежде. Они внимательно следили за его мимикой и вроде бы переговаривались друг с другом. Звук через крышку не проникал, но время от времени губы то одного, то другого существа шевелились, и при этом они переглядывались.
Грег лежал и смотрел на них целую минуту. Две. Три… Пока с леденящей отчетливостью не осознал, что это не сон, а все-таки явь. «Итак, наша последняя, отчаянная попытка вернуться на Землю не удалась, – подумал Грег. – Чего и следовало ожидать». Астронавигатор Барри Ленц предупреждал, что после десяти лет хаотических прыжков через гиперпространство он не может гарантировать точное попадание корабля в пределы Солнечной системы.
А запасов полония хватало лишь на один прыжок. Потому-то и было решено отключить автоматическое прекращение анабиоза. Если корабль вынырнет в Солнечной системе, его обнаружат, и их оживят. Если же нет, то спастись самостоятельно нет ни малейшей возможности. Тогда уж лучше спать – авось все-таки найдут когда-нибудь. Или умереть во сне, а не грызть друг другу глотки за воздух, воду и пищу, чтобы продолжать бессмысленное существование на борту похороненного в пустоте корабля.
