Кадры сгоревшей пленки. Бессвязный набор текстов

Я, Рита – лирический герой автора книги

Толик и Женечка – папа и мама лирического героя

Ольга Борисовна (Оличка, Элька) и Самуил Соломонович (Муля) – родители Толика, бабушка и дедушка лирического героя со стороны папы.

Бабушка Това (Татьяна) и дедушка Хаим (Ефим Борисович, Фима) – родители Женечки, бабушка и дедушка лирического героя со стороны мамы.

Гуня, Алиса – старшая дочь лирического героя

Гоша, Марго – младшая дочь лирического героя

Леня, Леонид – муж лирического героя, отец Гоши

Даня – бывший муж лирического героя, отец Гуни

Профессор, Мишка, Эм – бывший возлюбленный лирического героя, в промежутке между мужьями

Лилах, Лиличка – подруга Гуни

Примечания в книге рассчитаны на очень разных читателей сложившегося круга: израильтян, россиян, американцев, европейцев, и так далее; пожилых, которые помнят реалии Советского Союза, и совсем молодых, для части которых даже русский язык не вполне родной, зато хорошо знакомы израильские реалии. Поэтому любому читателю многие примечания будет казаться совершенно лишними. Прошу поверить автору: это не так. То, что кажется вам лишним, просто адресовано не вам.

Б-г не мельник, чьи мельницы как-то там мелют, и не пряха, типа мойр1. Б-г, вероятно, дворник.

По земле гуляют метлы. Огромная метла подхватывает целый слой песчинок и заметает в какой-то новый, неожиданный угол. Некоторые, увы, в костер. А выжившие обнаруживают себя – вместе с кучей других таких же песчинок, – кто в эвакуации, кто в репатриации, кто в парижах, кто на соловках, кто по одну сторону линии любого «фронта», кто по другую…

И не знаем мы, на чьем столе горит свеча, и что там тени показывают, каких-таких судеб скрещенья…2 Это там, у господ. А мы не баре, мы тут цепляемся друг за друга под очередной метлой. Чтобы хотя бы с любимыми по разным углам не разнесло.

Метет-метет по всей земле. Ударник хренов.

Все пишут про алию3. Как ехали-уезжали-приезжали. Мне даже завидно. Я про этот период жизни связный рассказ составить не в состоянии. Память не сохранила: нервная система самозащищается. Обрывки одни… Словно снимали «на кино». А пленка-то и погорела. И вот среди пепла попадаются случайные негорелые кадрики, из которых ничего целого сложить уже нельзя… И я брожу среди них, как старый Адсон по холодному пожарищу Библиотеки4, по пожарищу молодости нашей…

…Было мне тогда двадцать четыре года, пусть тот, кто скажет, что это не молодость, первый бросит в меня камень. Мужу моему первому, Даньке, вот-вот должно было исполниться тридцать, Гуньке в день нашего приезда в Москву стало семь месяцев от роду.

…В Москву потому, что улетали мы из Москвы. Кажется, пулковская таможня считалась слишком зловещей. А может, по каким-то другим причинам. Не помню я. Я вообще прощания с Питером не помню. Стишок об этом остался в тетрадке, больше ничего:

…Это было в снежном январе девяностого. Мама перешила мою старую шубу в конверт для Гуньки. Одна из дорожных сумок разорвалась в такси по шву на всю длину… Мама зашивала дыру в аэропорту. Это ее отвлекло и она не плакала. У родителей сохранялась идея, что мы расстаемся чуть ли не навсегда.

…Мы летели «Малевом»5. В первом самолете было очень трудно с Гуней: она ела на взлете и какала на посадке. Было невероятно тесно, никаких люлек, все на руках, включая ребенка и девять сумок ручной клади. Мы с трудом отбили эти сумки от багажа. В них было креслице, игрушки, детская еда и сменные штаны с пеленками. О памперсах мы тогда только слышали.