Опять она не в духе. Уже дня три, не меньше. Может, у нее эти дела… Ну, в смысле празднички. Это словечко вызвало у него улыбку. Празднички… Во всяком случае, когда у нее эти самые празднички, лучше держаться от нее подальше. Слушаться и слова поперек не говорить. Именно так он в данный момент и делал. Как она велела. Не шевелился и дышал через раз. Но откуда ему было знать, что лежать придется вон сколько времени и что под ним окажется маленький, но очень острый камешек – не нарочно же он на него плюхнулся. И теперь этот гадский камешек потихоньку впивался ему в бок. Его так и подмывало протянуть свободную руку и вытащить поганца. Но бечевка, которую он держал в другой руке, начинала дрожать от малейшего движения. Вот уж чего совсем не надо, а то все пойдет прахом. Тогда, чтобы не так болело, он попытался чуть переместить вес тела, и…
Бац! Схлопотал. Скора она на руку, эта Джос. И еще шипит:
– Я же сказала: не шевелиться!
– Тут камень…
– А мне плевать. Не шевелись больше, и все.
Он больше не шевелился. И рот закрыл. Только глазами мигал быстро-быстро, чтоб не заплакать. Острый камешек врезался в ребра. Боль становилась нестерпимой. Он старался думать о чем-нибудь другом. Щека горела. Наверно, вся красная. И щиплет. Вот злыдня эта Джос, чуть что – сразу драться. Он почувствовал, как сжалось горло. И решил, что будет смотреть… Да вот хоть на муравьев, что ползли у него перед носом. Они собрались целой кучей и тащили что-то огромное, раз в двадцать больше каждого из них. Кроличью какашку, может.
Джос от него отвернулась. Сама немного расстроилась. Зря она с ним так. Но он же все время ерзает, попробуй тут удержаться! Она же его предупредила, что ждать, скорее всего, придется долго, но разве он когда послушает… Ага, вот он, голубчик! Уф. Ей тоже надоело ждать. Какой красавец, и жирненький. Подходит ближе. Идет прямо по дорожке из зерен, которую она для него насыпала. Она сильно ущипнула Тома за руку. Впилась в него ногтями. Тот напрягся. Уставился на дрозда, который маленькими прыжками приближался к ним. Вот остановился. Отпрыгнул. Ай. Заметил что-то? Нет, все в порядке. Возвращается. Три прыжка вперед. Клюв направо. Клюв налево. Еще три прыжка. Начал клевать.
– Давай! – закричала Джос.
Том резко дернул за бечевку. Ловушка упала, накрывая дрозда.
– Четвертый! – Джос вскочила на ноги.
Поцеловала Тома в горящую щеку, засмеялась и пощекотала ему шею:
– Ну ладно тебе. Не дуйся, Томик-гномик.
Ему куда лучше, когда она в хорошем настроении, и потому он тоже улыбнулся. Она достала из ловушки дрозда, ласково погладила, осторожно прикоснулась губами к перышкам на птичьей головке. А потом – раз! – и одним резким движением свернула ему шею.
– Вкуснотища будет, пальчики оближешь!
Том отвернулся, чтобы не видеть.
– Да они и почувствовать ничего не успевают, говорю тебе! Я же их быстро. Ну ладно, хватит мне тут морду корчить.
Лучше дрозд в руке, чем журавль в небе…
Они ощипывали дроздов. По паре на каждого. Потом они их потрошили. Джос рассказывала, что некоторые люди едят дичь прямо с потрохами. Подвешивают птиц за лапки, перевязанные бечевкой, и оставляют надолго, для выдержки. Дождутся, когда те дозреют и свялятся, и лопают. Даже не жарят, сырьем жрут. Джос увидела, как побледнел Том, и захохотала. Но он ей не поверил. Потому что какой дурак станет есть протухшую птицу, да еще вместе с кишками, не говоря уж про то, что́ внутри кишок. Вранье это все. Быть такого не может.
