Мама назвала его Лу́кой, именно так, с ударением на первом слоге, на итальянский манер. Она вообще обожала Италию. И там же, на берегах озера Гарда, она и умерла.
Больше никогда не приснятся кошмары Луке Войновичу. Больше никогда не потревожат его беспокойные образы; никогда не придет к нему война с ее раскаленным добела металлом, оглушительным грохотом и вечным песком, белозубыми улыбками товарищей на черных от копоти лицах, и раскиданными повсюду кровавыми кусками, еще минуту назад бывшими живыми людьми. Война в прошлом, как и все остальное. Никогда больше не придут к нему тени, и не услышит он тоненький, испуганный голосок Филиппа: «Ты хочешь убить ее, Лука? Скажи, ты хочешь убить ее?» И не раздастся среди ночных шорохов ее приглушенный, возбужденный смех, а в ответ мужской голос… Все развеялось, как дым, разметалось горными ветрами и унеслось куда-то в эфирные дали, не оставив на земле и следа.
История Луки Войновича теперь в прошлом.
Сучья и мелкие камешки хрустели под копытами Синьоры. Лука ехал шагом, привычно уклоняясь от веток, то и дело норовящих хлестнуть по лицу. Август выдался жарким, влажным и лишь теперь, ранним утром, когда среди деревьев стелился сумеречный туман, а солнце только-только выглядывало из-за далеких хребтов, в воздухе было свежо.
Путь пролегал через светлый буковый лес. Высокие ели выглядывали тут и там, будто хмурые сторожа. Тропа то поднималась на веселые взгорки, то опускалась в молочные ложбины, где туман стелился особенно густо. В отличие от Синьоры, ее хозяин любил ранние прогулки. Гнедая кобыла была стара и с некоторых пор предпочитала сырым туманным заводям тепло родного стойла, но Лука был непреклонен – он очень ценил это волшебное время суток. Лес, как мир в день сотворения, девственно пуст, и голова ясная настолько, что теряется ощущение времени. Кажется, что ты одновременно в настоящем, прошлом, и будущем; словно скользишь по кромке бытия, не погружаясь в него. Приятно воспользоваться этой невесомостью и обдумать какую-нибудь непростую задачку, подкинутую сэром Найджелом. Поскрипывает седло, тебя окутывают ароматы леса. И каждый раз он удивлялся, что решение, над которым в городе приходилось ломать голову, изводя пропасть кофе и сигарет, здесь находилось легко и быстро. А если интересной задачи на повестке дня не стояло, можно просто вспомнить что-нибудь отрадное из недавно прочитанного или увиденного. Правда, с годами делать это становилось все сложнее; читать и смотреть он стал больше, а вот отрадного находил все меньше. Видимо, сказывается возраст, все-таки сегодня сорок восемь. Не мальчик уже, хотя сэр Найджел по-прежнему так его и называет – мой мальчик.
Он выключил телефон еще вчера ночью, чтобы сегодня никто его не беспокоил. Он не любил свой день рождения. Времена острого голода давно миновали, а вместе с ними улетучились и надежды; он достиг практически всего, к чему когда-то стремился. Жизнь вошла в гладкую, спокойную колею, а это много стоит. И не страшно, если порой ему кажется, что теперь только и остается, что оглядываться назад. Это ощущение подстерегает всех, кто достигает устойчивого жизненного плато, расположенного чуть выше, чем у большинства.
Из-за деревьев показалась Кроличья Балка – лесной овраг и перекинутый через него старинный каменный мост. Когда-то мост вел к замку-крепости, от которого теперь остались одни воспоминания. Заросший лещиной холм венчала разрушенная крепостная стена. Иногда у отрогов Карпат встречаются такие потаенные живописные места, подернутые дымкой прошумевших времен. Люди любили селиться в предгорьях, но отчего-то даже обжитые места казались нетронутыми: замки на склонах дряхлели и рушились, городки и села робко жались в долинах, а сами горы, покрытые дикими лесами, безмятежно высились над всем этим. Люди и все, что с ними связано, были для гор явлением временным, незначительным.
