1792 год июль
поместье Дубровицы под Тверью
Капельки солнца танцевали по тихой заводи пруда. Щебетали сойки. Пахло скошенной травой и луговыми цветами. На зеркальной глади мерно покачивались два поплавка.
Сашка щурился, морща облупленный нос, и косился на Надю. Она стояла на шаг впереди, по колено в воде, подоткнув подол платья за пояс, и скучающе смотрела на воду.
За всё утро ни одной поклёвки. От нечего делать Сашка вытягивал губы трубочкой и тихонько дул на кудрявый завиток у Нади на шее; тот взлетал, открывая взору маленькую родинку, похожую на трехлистик клевера.
Надя, ощутив его озорство, обернулась, погрозив пальцем. И тут же взмолилась:
– Может, пойдём домой; не будет сегодня клевать.
– Будет-будет! – проворчал он, стараясь выглядеть суровым, и гипнотизирующим взглядом уставился на поплавок.
Она обречённо вздохнула, уронив плечи.
– Эй!… Эге-ге-гей! Рыбаки—и-и! – оглушительно раздалось откуда-то извне, с хрустом ломая утреннюю тишину.
Оба вздрогнули.
– Варька, – печально констатировал Сашка.
По пологому откосу, распугивая бабочек, Варька бежала, размахивая косынкой, точно моряк семафорным флажком. Набрав скорость, она с визгом врезалась в водяную твердь, обрызгав Сашу с Надей, и принялась громко хохотать:
– Ой! Чуть не убилась! Что, рыбаки, много наловили? А ну, показывайте.
– Нечего смотреть; всю рыбу нам распугала! – огрызнулся он.
– Вот и хорошо; идём домой, – обрадовалась Надя.
Сашка начал сердито сматывать удилища. Варька пританцовывала в воде, беспощадно моча платье:
– Тёплая какая. Искупаться бы. А, Надь?
Та улыбнулась:
– Давай! Саш, ты иди, мы тебя догоним.
Он смотал удочки и примирительно кивнул:
– Я вас у дуба подожду.
После купания девушки поднимались по берегу, расплетая на ходу мокрые волосы.
– Матушка письмо прислала, – сказала Варя, – Приезжает. Пишет, что на всё лето. Афанасий Кузьмич всех поднял ни свет-ни заря и шуму навёл до потолка! Вот я и сбежала к вам, а Ксения Дмитриевна говорит: «На пруд засветло ушли».
На скамейке под раскидистым дубом их ждал Сашка. Рядом сидел Степан, Афанасия Кузьмича сын. Варька презрительно фыркнула:
– О, смотри! Этот уже здесь. Видать по мою душу.
Степан, завидев девушек, учтиво поклонился:
– Доброго утра, Надежда Алексеевна. Варвара Николаевна, что ж это Вы без башмачков убежали из дому? Ведь ногу наколоть можете. Глафира велела Вас непременно сыскать и обуть.
Варька приподняла подол платья, демонстрируя голые лодыжки:
– И вправду, – уселась на скамейку и вытянула ногу, – Ладно, обувай.
Степан опустился на одно колено, аккуратно надел Варьке туфельки, завязал ленты на щиколотках и поправил банты:
– Теперь гуляйте себе на здоровье.
– Ну, спасибо, что разрешили, Степан Афанасьевич! – язвительно откликнулась она, – А то куда же я без Вашего благословения?
Тот покраснел от обиды. Сашка заспешил замять возникшую неловкость:
– Степан, пойдём к нам чай пить.
– Благодарствуйте. Нельзя мне. Отец велел по дому помочь, – и пружинистой походкой направился в сторону поместья.
Надя толкнула локтем Варюху и прошептала:
– Чего ты с ним так грубо? Он с тебя готов пылинки сдувать.
– Да ну его! Надоел, – махнула рукой Варька, – А и правда, идёмте к вам чай пить! Я проголодалась.
Поместье Дубровицы было родовым гнездом князей Репниных, подаренное императором Петром Первым их предку Аниките Ивановичу.
Аникита Иванович участвовал с царём в Азовских походах и в Северной войне. Затем отличился в битве под Полтавой, за что был награжден чином генерала-фельдмаршала и произведен в президенты Военной коллегии. И в придачу получил поместье Дубровицы, недалеко от Твери, принадлежащее ранее князьям Голицыным.
