Сто капель на один глоток – кто помнит каждую.
Faer.
Волна перекатилась через нос лодки, коснулась груди, и, холодной мокрой змеей пролетела сквозь соски , шлепнулась сзади, обдав спину брызгами. «Возбуждает» – Клава поправила волосы, заметив мельком, как борт заскользил по темной пучине вверх. Стихия океана медленно, неотвратимо делала свой вдох, ворочаясь бережно, чтобы не перевернуть утлую скорлупку с фонарем и голой женщиной внутри. И снова вниз с пенного гребня по зеркальной черной глади, грозящей схлопнуться над головой навеки. «Надо хоть ноги побрить» – девушка провела ладошкой по коротенькой щетинке на полной мокрой икре. Отчего по спине пробежали мурашки. Она знала, это открываются какие-то силы. Улыбнулась, скажу доктору: « У меня мурашки до самой макушки»…
Молния разрезала ночное небо у горизонта. Грома не было. Лишь рев волны. Она прошла сквозь тело через лоб до мизинцев на ногах, вдруг скрутила и в вихре выбросила за борт. Пузырьки воды защекотали в ушах. Клава развела руки в стороны и в мощном рывке устремилась вниз. И еще раз. И снова.
И вот. Вот он, нет. Оно! Бесшумно идет на большой глубине, лунно-белый хвост во мгле океана. Скат, огромный электрический скат, нет,…дракон. Или. « Нет, все, хватит,»-«покорительница глубин» вдохнула и, задержав дыхание, открыла глаза. Уши заложило, синь в глазах. Чуть-чуть и «поза лотоса» закончится лбом об пол с кровати.
–Опа, – мужева рука, подхватив под грудь, перевернула женщину на подушку ухом.-М-м-м,-что-то жестко вошло в нее.
–Н-н-н, хоть бы, хоть бы смочил, у ой, – это что-то разрасталось в ней, становясь большим и вытягивало ее всю, то, вдруг заталкивало назад, чуть не выпихивая через уши наружу. Гигантский единорог вдавливал в постель, шумно дышал в ухо. Но она знала, что это нужно.
–Х-х-хр, – воздух из легких мужчины коснулся виска, борода больно царапнула шею и внутри Клавы запрыгали привычные маленькие теплые лягушата.
–И-и-у-та-ра-ра-ра-ра,-сразу два близнеца-будильника-маленьких золотистых ящичка на трюмо у кровати затренькали одномоментно.
–Вовремя ж, – волосатая Пашина рука легла на один, потом второй, неловко зацепив массивную пробку на флаконе « Шанели». Та затарахтела, крутнувшись вокруг себя самой, и бухнулась об пол. « Дорогой, ты мой бог», – женщина дернулась назад, кошкой скользнула в черное кимоно из мокрого шелка и, мельком глянув в зеркало, ушла в ванную.
Павел Николаевич зажмурился, вспоминая солнечный блик на ноге жены, и стараясь продлить мгновения блаженства, вытянулся на простыне, поеживаясь от мокрого пятна под боком. Мысли медленно и почти грациозно стекали по мозгу.
« Надо с ней поговорить, насчет этой, как ее там … аяуаски. Жена посла. Еще б на кокс подсела-в Данию таких не пустят. Ох, да сегодня ж мне лететь туда. И как ее оставишь одну. С этой травой, друзьями-гомиками да розовыми подружками из богемы. А вдруг не голубые эти самые гомики. Попросить ребят из ГБ, « жучков» пусть наставят, мало ли.»-советский посол вдыхал черепом, выводя выдох по груди и животу, как учили. Матерые ленинцы «колдовские» штучки даосов, конечно, знали. В четвертом отделе Внешней разведки, может и не верили – но знали. Факт.
А ведь церковь у Покровских ворот работала. Напротив, через дорогу, выцветший Ильич с плаката, все, увлекая массы, все тянулся рукой куда-то. А у зеленого забора церквушки росли яблони. И туман редел вечером в маленьком саду. Напоминая бога, вещающего о покое и любви. Если не к ближнему, то к себе. Или картонному Ленину. Или туманам и запаху яблок. Но все же любви.
Но это там, внизу. А здесь наверху, в ресторане, лестница мягко обвивала колонну и, утекая наверх, золотела огнями подсветки, и хрипел саксофон.
