Москва. Огромная рыночная площадь. Время, столь же далекое от настоящего, сколь и близкое к нему.
Вечерний закат догорает мелкими осколками осеннего неба, по всему ярко-оранжевому куполу клубятся легкие, словно перышко, багровые тучи. Ни ленивого дуновения ветерка, ни усталого хлопанья птичьих крыльев, ни свирепого автомобильного рева – ничего этого нет, город купается в тихом, уединенном блаженстве, и каждая улочка нежится в лучах заходящего солнца. Этой безмятежности мешает только неприятный шум, доносящийся с рыночной площади. Сотни грубых голосов, будто бы стремящихся облететь пространство и подпрыгнуть до уровня облаков, сливаются в единый гул, бойко растекающийся по всем углам. Сегодня суббота – время крупных ставок, потерь, наслаждения и азартных торгов. Последние, впрочем, также повинуются вечерней лености, нехотя отпуская городских жителей к замершим от ожидания циферблатам часов да нелепым витринным отражениям.
Рынок полон красок, звуков и хруста купюр. Здесь царит страшная бедность, и даже отчаяние – вечный ее спутник – замерло в страхе быть задушенным истошными воплями, доносящимися из каждой будки. Все бурлит, и кажется, что в этом месте ни одна деталь не может существовать отдельно, сама по себе – они дополняют друг друга, в итоге рождая страшное чудовище людских надежд. Бледный и болезненно худой мальчик лет десяти, робко стоящий у кованой загородки, с испугом смотрит на пухлого мужчину у мясных развалов; тучный потный старик сидит на лавочке, торгуя новыми сапогами; напротив – пожилая женщина в ситцевом платочке и с иконкой на шее, сгорбившись так, что ее почти не видно за столом с небрежно раскинутыми льняными скатертями, что-то нашептывает себе под нос, то поднимая, то опуская голову. Только раз посмотрев ей в лицо, сильно изрезанное морщинами и испещренное ямками, можно заметить страшный пустой взгляд, говорящий о давно смиренной гордости и нынешнем полубезумии. Но вдруг женщина замерла и уставилась куда-то вдаль, в сторону моста. Ее глаза раскрылись насколько это возможно, морщинистое лицо превратилось в застывшую маску ужаса, а кажущиеся синими из-за проступающих вен дряхлые руки внезапно задрожали и начали описывать в воздухе крест. Она упала на скользкую брусчатку, поднялась на колени, сухие серые губы налились кровью и заалели, невольно испуская странные панические крики. Старушка сорвала платок, скомкала его, оголив наполовину лысую голову, и наконец издаваемые ею безудержные вопли сформировались в две разборчивые фразы, выкрикиваемые попеременно. «Боже, спаси!», – кричала она, крестясь, и, после недолгой паузы: «О, черт!». Один за другим люди, собравшиеся на площади, также начали всматриваться в точку, куда впилась глазами старушка-текстильщица, и увиденное отражалось на каждом: кто-то взывал к богу с молитвами, кто-то делал попытки убежать, но каменел от испуга, кто-то размахивал руками и толкал остальных. А там, куда вскоре было обращено внимание всей площади, в самом центре поднимавшегося над рекой моста, стоял закутанный в синий плащ человек. Никто не мог разглядеть его лица или рук – все тело было скрыто этой мантией, которую дополняла черная шляпа на голове. Человек постоял на мосту несколько секунд, а затем, широко раскинув руки, склонился в сторону речной глади и камнем упал вниз. Громкий всплеск вывел людей из оцепенения, толпа ринулась к мосту. Кто-то вглядывался в воду, кто-то закрывал рукой глаза детям, а кто-то сочувственно всхлипывал. Надежды одних и предвкушения других не оправдались – человек в синем плаще не всплыл.
Быстро приехали люди в погонах, приказали всем расступиться и не беспокоиться. Однако немногие еще какое-то время оставались на площади, обсуждая друг с другом детали происшествия. Но вскоре все разошлись по своим делам, а в небе наконец погас красный язык заката и сомкнулась седая тьма наступившей ночи. Конечно же, вечернее событие нашло широкое отражение в утренних газетах и живо обсуждалось горожанами за чашкой кофе. Еще более пристальное внимание к случившемуся было привлечено тем, что через день тело того самого человека в синем плаще было обнаружено в трех километрах от моста, вниз по течению реки. И все бы походило на обычный городской инцидент, и в рассказе можно было бы поставить точку, если бы не очень странный факт: у найденного тела отсутствовало лицо – и гладкая плоть на его месте позволяла думать, что его никогда и не было, – а в грудной клетке, там, где ранее располагалась сердечная мышца, зияла кровавая дыра.