В феврале 1948 года вождь коммунистической партии Клемент Готвальд вышел на балкон пражского барочного дворца, чтобы обратиться с речью к сотням тысяч сограждан, запрудивших Староместскую площадь. Это была историческая минута в судьбе Чехии.
Рядом с Готвальдом, окруженным соратниками, находился Клементис. Шел снег, холодало, а Готвальд стоял с непокрытой головой. Заботливый Клементис снял свою меховую шапку и надел ее на голову вождя.
Отдел пропаганды размножил в сотнях тысяч экземпляров фотографию балкона, на котором Готвальд в барашковой шапке, окруженный соратниками, говорит с народом. На этом балконе началась история коммунистической Чехии. Любой ребенок знал эту фотографию по плакатам, учебникам и музейным экспозициям.
Четырьмя годами позже Клементис был обвинен в измене и повешен. Отдел пропаганды незамедлительно удалил его из истории и, разумеется, из всех фотографий. С той поры на балконе Готвальд стоит уже один. Там, где некогда был Клементис, теперь только голая стена дворца. От Клементиса осталась лишь шапка на голове Готвальда.
1971 год. Мирек говорит: борьба человека с властью – это борьба памяти с забвением.
Так он пытается оправдать то, что его друзья называют неосмотрительностью: он тщательно ведет дневники, собирает письма, делает заметки на всех собраниях, на которых идет речь о настоящем положении вещей и решается вопрос о дальнейших действиях. Он объясняет им: я ничем не нарушаю Конституцию. Прятаться и ощущать себя виноватым – было бы началом поражения.
Неделю назад, работая со строительной бригадой на крыше новостройки, он посмотрел вниз и почувствовал головокружение. Покачнувшись, ухватился за неукрепленную балку; она сорвалась, и его пришлось высвобождать из-под нее. На первый взгляд ранение выглядело ужасно, но затем, убедившись, что это всего лишь обычный перелом руки, он не без удовлетворения подумал о нескольких предстоящих свободных неделях, когда он наконец сумеет завершить дело, для которого до сих пор не находил времени.
Ему все-таки пришлось признать правоту своих более осмотрительных товарищей. Даже если Конституция и гарантирует свободу слова, законы, однако, карают за все, что может быть истолковано как подрыв государства. Но откуда нам знать, когда государство поднимет крик, что то или иное слово подрывает его? И потому он все же решил переправить компрометирующие бумаги в безопасное место.
Но прежде всего надо было поставить точку в истории со Зденой. Он пытался дозвониться в ее город, что в ста километрах от Праги, но безрезультатно. Зря потерял четыре дня. Только вчера ему удалось поговорить с ней. Она обещала ждать его нынче после обеда.
Семнадцатилетний сын Мирека считал, что с загипсованной рукой он не сможет вести машину. И вправду, это оказалось непросто. Сломанная рука болталась на перевязи у груди беспомощно и без всякого проку. Каждый раз, когда приходилось переключать скорость, он отпускал руль.
Он встречался со Зденой двадцать пять лет назад, и о той поре у него сохранилось лишь несколько воспоминаний.
Как-то раз она явилась к нему, утирая платком глаза и шмыгая носом. Он спросил, что случилось. Она объяснила ему, что вчера умер в России один большой человек. Некий Жданов, Арбузов или Мастурбов. Судя по количеству пролитых слез, смерть Мастурбова потрясла ее больше смерти собственного отца.
