К читателю. Внесем ясность
У времени-реки извилистое русло,
То буйный перекат, то заводь в камышах.
И что там впереди намечено по курсу —
Не знает ни одна жива душа.
У времени-реки бесовские повадки,
Уж если заштормит, то нет спасенья в ней…
Сергей Трофимов
Историческая река времени и впрямь течет неравномерно, в точности соответствуя красивым и мудрым строкам поэта, что вынесены мною в качестве эпиграфа.
Проследить, где грань не между годами, а хотя бы между веками, почти невозможно. Уж очень редко – особенно в эпоху Средневековья – они очерчиваются резкой, четкой линией. Чаще переход из тихой камышовой заводи к буйному перекату происходит плавно.
Однако бывают исключения и из этого правила, как, например, в случае с тринадцатым веком, изначально обреченным на ужасы бедствий, хищное пламя пожарищ, слезы и кровь, боль и смерть.
Грань эту отчертили даже не одно, а два символических события, которыми судьба оповестила людей о его приближении, предвещая великие бури и потрясения для большей части европейской цивилизации.
Одно из них произошло в январе 1204 года, когда озверевшее от безнаказанности «рыцарство» Запада в своей неуемной жажде наживы овладело столицей Византийской империи Константинополем, учинив в древнем городе неслыханное варварство.
Да, разумеется, не следует обвинять в происшедшем только их одних. Если бы у жителей было бы хоть немного желания защитить себя, то городом никогда не удалось бы овладеть. Но прогнивший духом Царьград, подобно престарелой блуднице, сам охотно распахнул ворота перед грубыми, неграмотными, дурно пахнущими западными вояками, словно в насмешку – иначе и не скажешь – именующими себя рыцарями.
Падение столпа всего восточного христианства уже само по себе предвещало великие потрясения. Однако, не удовольствовавшись этим, судьба осуществила еще один «звонок», причем отдельный – для Руси.
Произошел он даже чуточку раньше по времени. В 1203 году князь Рюрик Ростиславович совместно с черниговским князем Всеволодом Чермным и союзными половцами взял Киев.
Не имея серебра для уплаты степнякам, он не нашел ничего лучшего, как отдать им русскую столицу на разграбление. Радостные половцы сожгли не только Подол, но и Гору, дочиста разграбили Десятинную церковь и Софийский собор, вытащили из многочисленных монастырей всех монахов и монахинь, из коих старых и увечных перебили, а молодых увели с собой на продажу в Крыму.
Словом, начало тринадцатого века символично ознаменовалось жуткой резней в двух самых крупных городах Восточной Европы.
А где-то далеко-далеко, в степях Центральной Азии уже назрела черная опухоль, прорвавшись в 1206 году, в день, когда на великом курултае всех монгольских племен был поднят на белой кошме злобный, жестокий и беспощадный степняк Темучжин, названный Чингисханом.
Тогда-то она и лопнула, а из открытой раны зловонным гноем хлынула степная конница, с каждым годом приближаясь все ближе и ближе к границам цивилизованных государств.
С этого дня неумолимый в своей жестокости «обреченный» век окончательно вступил в свои права, а невидимый метроном времени стал безжалостно отсчитывать дни, недели, месяцы и годы, неуклонно приближая древнюю Киевскую Русь к неизбежному концу – вначале к Калке, а затем к нашествию полчищ Батыя.
Была ли альтернатива этой катастрофе? Возможен ли был иной вариант последующих событий?
На первый взгляд – нет. В то время раздробленная более чем на пятьдесят основных и удельных княжеств Русь и впрямь была уже не в силах оборонять свои границы.
Уже в начале предыдущего двенадцатого века она окончательно перестала расширяться, а в середине его, напротив, стала терпеть одно поражение за другим.
