Я толкнул ручку, и сетчатая дверь, тихо скрипнув, отворилась, вспугнув двух колибри, ссорившихся над кормушкой. Шорох их крыльев затих высоко в ветвях кизила, и почти в то же самое мгновение по небу скользнули первые лимонно-желтые лучи утреннего солнца. Казалось, кто-то раскрасил накануне вечером небесный свод в густо-синие и лиловые тона, а затем смахнул темную краску ватными тампонами облаков и засы́пал освободившееся пространство золотой крошкой. Я наклонил голову и исподлобья посмотрел вверх. Небо немного напоминало гигантскую гранитную столешницу, обращенную лицевой стороной к земле. Быть может, подумалось мне, как раз сейчас где-то там, высоко в небесах, Господь тоже пьет свой утренний кофе. Вся разница между нами заключалась в том, что Ему не нужно было читать письмо, которое я сжимал в руке, поскольку Он и так знал, что́ в нем…
Прямо передо мной широкая Таллала вливалась в озеро Бертон. Похожая на прозрачное зеленоватое стекло, река была неподвижной, но я знал, что ровно в семь с оглушительным треском моторов эту безмятежную водную гладь нарушат гидроциклы и катера и на берега начнут накатывать маленькие беспокойные волны, произведенные ими. Да, еще немного, и солнце поднимется выше, чтобы двинуться на запад, так что к полудню воздух согреется, а вода засверкает так, что на нее будет больно смотреть.
С письмом в руке я спустился с заднего крыльца и, осторожно ступая босыми ногами, вышел на причал. Чувствуя, как поднимающийся от воды туман касается моих ног и лица, я двинулся вдоль стены эллинга и поднялся по лестнице на его крышу. Там я сел в натянутый между столбами навеса гамак, подставил лицо солнцу, сунул палец в небольшое медное кольцо, привязанное к короткому шнуру, и, потянув его на себя, стал медленно раскачиваться.
Если Бог там, наверху, действительно есть и в этот самый миг пил утренний кофе, Он, должно быть, уже приканчивал вторую чашку, поскольку небо совсем посветлело и засверкало яркой утренней синевой, и лишь кое-где на нем задержались едва различимые темные полосы.
Еще какое-то время я слушал тишину, зная, что долго она не продлится. Какой-нибудь час – и над озером зазвенит смех детей, катающихся на автомобильных камерах; подростки на гидроциклах и пенсионеры на резиновых лодках распугают канадских гусей, лакомящихся кусками белого хлеба, которые разбросал для них какой-то вместе с солнцем поднявшийся любитель птиц и которые чуть покачиваются на воде, словно сказочная дорога из желтого кирпича. Ближе к обеду на десятках пристаней и причалов зачадят грили, мангалы, над водой потянется запах хот-догов, гамбургеров, копченых устриц и острых сосисок. Во дворах и на подъездных аллеях, которые в здешних местах непременно наклонены к озеру, лежащему словно на дне гигантской салатной миски, люди, невзирая на возраст, станут кататься по орошаемым шлангами пластиковым дорожкам, играть в тени деревьев в подкову, потягивать мятный джулеп или коктейль из текилы с лимонным соком или просто сидеть на крышах сараев для лодок, болтая ногами. К девяти вечера почти все владельцы прибрежных домов достанут приготовленные заранее фейерверки, и над озером зазвучит праздничная канонада, в воде отразятся алые, синие, желтые и зеленые огни, которые будут осыпаться вниз мерцающим дождем. Родители будут, задрав головы, смотреть в небо, дети – смеяться и вопить, собаки – лаять и натягивать цепи, оставляя глубокие следы в коре деревьев, к которым они привязаны. Кошки бросятся на поиски убежища, ветераны погрузятся в воспоминания, влюбленные возьмутся за руки и потихоньку ускользнут в дальние рощи на берегу, чтобы купаться голышом в темной теплой воде, где их никто не увидит. Все это и составляет ту симфонию свободы, которая сопутствует главному празднику лета – Дню независимости.
